правах своеобразного разумного паразита. Этакого ленточного червя с мозгом человека – но ему от тебя будет существенно меньше беспокойства, чем от глиста. Да что там, беспокоить ты его никак не будешь, совсем. Думаю, ты понимаешь, что его гастрономические привычки не изменятся – и есть тебе придется то же, что ест он. Тебе ли не знать, как неразборчив этот парень! Но также предстоит тебе познать и совершенно новые вкусы. Он ведь не один такой, наш Бак, у него целый круг единомышленников, и в основном они жрут бездомных, которых никто никогда не хватится. Но изредка и им перепадает мясо посвежей. Знаешь, как каннибалы, жившие на островах на юге Тихого океана, называли людей? На их языке «человек» – что-то вроде «еда, способная болтать». Кто-то ест, чтобы жить, а Бак и такие, как он, живут, чтобы есть. Я знаю, ты совсем не такая, но теперь – будешь такой, покуда Бак жив. И знай одно: он уже обговорил со своими товарищами-каннибалами планы на тот день, когда он будет слишком мертв, чтобы жрать. Такой у их кружка обычай – жертвовать тело на общий стол. В конце жизни, посвященной еде, они не хотят ничего, кроме как стать едой для других форм жизни. Довольно одухотворенный выбор, не находишь? Так великий круг Бытия замыкается, и все в таком духе. Естественно, тот день, когда наш Мусорный Бак умрет, не станет для тебя последним – ты намного моложе его и, учитывая твою анорексию, пребываешь в несравнимо лучшей форме. Думаю, маленький паразит на какое-то время переживет хозяина, хоть и не скажу наверняка, на какое именно. Ты еще слышишь меня, Кэрри? Как-то ты быстро в него проваливаешься. Будто тебе не терпится попасть внутрь.

Да, Кэрри уже не было. Сейчас и меня здесь не будет.

– Просыпайся, Бак, дружище, – сказал я мужчине в углу прямо перед уходом.

4

Оставив Кэрри и Бака в БДСМ-притоне, я отправил боссу Ричарду свое последнее послание всеми доступными средствами связи: написал ТРУД НЕ ЗАВЕРШЕН шариковым дезодорантом на зеркале в его ванной, заставил собаку во дворе возле его дома упорно пролаивать эти же три слова (или нечто, звучащее отдаленно похоже), даже сделал своего рода телепатическое внушение (с самого начала этой одиозной саги я, впрочем, понимал, что внушения – не моя сильная сторона). Однако даже на этот раз мне не удалось призвать его на расстоянии. И я все еще не мог точно определить его местоположение на внутреннем радаре.

Теперь улицы под моим домом были настолько темны от пролитой крови, что я не мог больше по ним ходить. Даже когда я пользовался призрачными кратчайшими путями – средством перемещения, которое, как мне казалось, я в последнее время усовершенствовал, – обнаружилось, что мой внутренний навигатор вышел из строя. Знакомые пути прошлого казались мне неузнаваемыми, больше напоминающими тупики, – будто я пытался пройти лабиринт, который приводил меня не туда, куда мне хотелось, а туда, куда лабиринт хотел, чтобы я пошел. И когда я наконец достиг того, что казалось дорогой к свободе, я обнаружил, что все еще не вышел из лабиринта, а угодил точнехонько в его центр. Тем «центром» был старый конференц-зал в здании компании – этакая ось мира, где обитал Минотавр по имени Ричард.

Я вернулся в свою земную форму и распахнул дверь в зал. Мне он всегда казался тусклым, недоосвещенным, но темноту сродни той, что царила в нем тогда, я припомнить не мог. Однако мрак – не повод поступаться корпоративным этикетом. Поэтому я вежливо подошел к столу, по-деловому уселся за него и предельно формально воззрился на Ричарда, восседавшего за противоположным концом стола.

– Я рад, что мы наконец-то встретились, – сказал он.

– Не думаю, что в нашем случае могло быть иначе.

– Не могло, но ведь именно этого ты и хотел? Все остальное – до фонаря.

– Хорошо, что ты смирился с фактами.

– Ты говоришь так, потому что явился вершить кошмарные дела?

– Кошмарней некуда, – заверил я, но голосу моему не хватило желанной твердости.

– Разумеется. Все потому, что я тебя унизил. Да, ты явно ничему не научился. И это – после всего, через что ты прошел!

– С иллюзиями сложно расставаться. В конце концов, то, чему я научился, не имеет значения. Пока ты жив, я Домино, а не Доминио.

– Пока ты жив, дела обстоят не лучше.

– Пусть так. К слову, ты говорил, что знаешь – я не мертв.

– Потребовалось лишь провести небольшое расследование, чтобы это выяснить.

– Почему же реальным детективам оно оказалось не под силу?

– Потому что они не знали того, что знал я. Тебя с самого начала считали одним из подозреваемых в убийстве Перри. Кстати, пока не забыл, – зачем ты присобачил ему руки манекена? Как по мне, это полнейшая безвкусица.

– А мне показалось, сойдет. Какая разница? Ладно, в тот момент я не знал, как далеко я смогу зайти. А теперь скажи мне, о чем не знали сыщики.

– О том, что они считали само собой разумеющимся. Учитывая судьбу Перри, было очевидно решить, что ты – убийца, выбирающий своих жертв наугад. Откуда было им знать, что правда – иная? Когда они проверили покупки по твоей кредитной карте в день, когда ты… ушел в отставку, скажем так… они вполне разумно сосредоточились на твоем визите в оружейный магазин. Они не сочли важным, что ты позже купил несколько вещиц в лавке канцелярских товаров, хотя они спросили меня, считаю ли я это важным. Но я просто пожал плечами в ответ, изображая невинность.

Думаю, когда Ричард начал говорить о магазине канцтоваров, я посмотрел на него самым безучастным взглядом в мире. Я вспомнил, что купил ружья; вспомнил, как выбрал одежду. Я вспомнил, что в тот вечер вдруг оказался дома, охваченный великим смятением – диким страхом, проистекавшим из того, что я не понимал, живу я еще или уже умер. Я был так слаб, что не смог бы и лист бумаги поднять… и мысль о бумаге отозвалась в моих мыслях леденящим эхо.

– Понял теперь? Ты не помнишь, как покупал те пачки бумаги, – продолжил Ричард. – Забавно, как мозг порой удаляет определенные воспоминания.

– И что же ты, в отличие от меня, помнишь?

– Не так уж много. Но ты меня хотя бы слушаешь теперь – уже отлично. Слушающий да услышит, что же произошло с бедным маленьким Домино в тот день.

– Знаешь, не нужно мне ничего слушать, – сказал я, доставая из