Шрифт:
Закладка:
— Посмотрите, он же и так прекрасен, — говорил Саша, — особенно, когда закатное солнце отражается в окнах. Весь, как зеркало.
Крамской нарисовал закатное солнце в окнах и смирился с непривычной архитектурой.
— Ну, и фантазия у вас, Ваше Высочество! — поражался художник. — Я ещё поверю в дома в шесть этажей, даже в восемь, но не в сто!
— Инсулы в Древнем Риме доходили до восьми этажей, — возразил Саша. — Чего ж тут нового!
— Никто не знает, как они выглядели, Ваше Высочество.
— Зато сохранились указы Августа про ограничение высоты в 20 с лишним метров: то есть семь этажей — это еще нормально, а восемь-девять — явный перебор.
— А висячие дороги — это удивительнее висячих садов, — сказал художник. — Этого не было в Риме.
— Мосты, как мосты, — скромно заметил Саша, — просто не через реки, а через другие дороги.
— И через реки — тоже, — улыбнулся Крамской.
— Это называется «транспортная развязка», — объяснил Саша.
Москву-сити Саша заказал в двух экземплярах и один повесил у себя над кроватью, как воспоминание о будущем. Чтобы иногда смотреть и вздыхать об утраченной родине.
Встреча с Пироговым вдохновила его на новую главу: «Медицина через 150 лет». Она обещала стать менее зрелищной, но более скандальной. Саша написал о победе над инфекциями, обстановке в операционной, пересадке сердца и конструировании вакцин. Долго учил Крамского рисовать коронавирус. Дошел до главы «Дети из пробирки». Решил, что церковь все равно запретит, зато можно будет отвлечь внимание от главы про Евросоюз и крушение империй, которую он сочинял параллельно.
Написал подзаголовок «Пол, как вопрос выбора». Но вычеркнул, решив не шокировать общественность.
Готовую главу напечатал на машинке и послал Пирогову с заставкой от Крамского.
Саша вдохновлялся обнаруженной им в личной библиотеке среди старых книг, там в будущем, переводной с немецкого книжкой «Мир в 2000-м году», изданной где-то в семидесятые. Самое интересное, что уж совсем смешных ляпов в книжке не было, хотя видеотелефон упоминался несколько раз, а социальные сети — ни разу.
Но уж предисловие Саша отчасти содрал оттуда.
«Футурология — это наука о будущем, — писал Саша, — хотя очень похожа на фантастику. Ведь ростки грядущего есть в настоящем, и можно, посмотрев вокруг, на современную науку, на нашу промышленность, на изменения в обществе, на борьбу идей, попробовать предугадать, к чему это приведет через полтора века».
Переписка с Пироговым продолжалась. Профессор потихоньку, но методично внедрял в своей операционной Сашины рекомендации, и смертность неуклонно падала дальше. А самое главное, Николай Иванович занялся разведением и испытанием плесени с пироговским масштабом, то есть заставив колбами подвал киевского госпиталя, оного госпиталя ординаторскую, а также свою казенную квартиру. Жаловался только, что плесень штука медленная, растет лениво, а врачи, санитары, сестры, дворники, слуги и домашние недовольны запахом и грозятся выкинуть.
«На меня сваливайте, — писал Саша. — Говорите: это личная Его Императорского Высочества драгоценная плесень. Не трогать, не выбрасывать, беречь, как зеницу ока. Важное тайное государево дело. А то Александр Александрович, как отцу нажалуется — так и голова с плеч!»
Никсе ртутная мазь явно помогала: язв стало меньше, и он сам повеселел. И при этом не проявлял никаких черт безумного шляпника.
А в мае пришло письмо от Менделеева: закон Авогадро проверен и полностью подтвержден, можно готовить публикацию. А в публикации, кроме описания эксперимента, вывод основного уравнения МКТ.
Саша написал, что надо подождать ответа Туринского университета, вдруг, да найдется автор.
В двадцатых числах мая Саша получил объемистую посылку от некоего Феличе Кью.
В посылку было вложено письмо. Слава Богу, на французском.
'Ваше Высочество! — начиналось письмо. — Благодарю вас за интерес к работам моего учителя Амедео Авогадро, графа Куаренья и Черрето. Он возглавлял кафедру высшей физики нашего университета до меня, но, к сожалению, умер три года назад.
Конечно, его сочинения сохранились, хотя и не получили должного международного признания.
Посылаю вам главный труд его жизни: «Физика весомых тел, или трактат об общей конституции тел»'.
Труд тоже был на французском и представлял собой четыре увесистых «кирпича» стариц по 900 каждый.
Теперь осталось найти закон Авогадро.
И Саша начал просматривать «Физику». Несколько раз ему казалось, что знаний французского ему не хватит и придется опять обращаться к Жуковской, но спасал словарь и услужливая помощь Гогеля, к тому же он знал, что ищет.
Гувернер наблюдал за процессом с явным одобрением. Наконец-то гениальное дитё что-то приличное читает, а не этого авантюриста Бакунина!
Закон Авогадро обнаружился в главе «Об относительных массах молекул простых тел, или предполагаемых плотностях их газа, и о конституции некоторых из их соединений». Формулировка была почти привычной: «Равные объемы газообразных веществ при одинаковых давлениях и температурах отвечают равному числу молекул, так что плотности различных газов представляют собою меру масс молекул соответствующих газов».
И Саша сел за печатную машинку.
Гогель посмотрел с ужасом, вздохнул и свалил курить.
«Любезнейший Дмитрий Иванович! — отстучал Саша. — Я его нашел! Мне прислали из Турина учебник по молекулярной физике Амедео Авогадро. Закон там есть!»
И Саша набил полную формулировку.
«Теперь мы можем на него ссылаться», — продолжил он.
И указал название учебника, главу и страницу.
По-хорошему, надо было бы переслать четырехтомник Менделееву, но жаба душила ужасно. Это ж прижизненное издание Авогадро!
Так что Саша вынул из машинки отпечатанный лист и вышел за Гогелем.
— Григорий Федорович, мне нужно послать телеграмму.
Гувернер посмотрел на наполовину заполненный текстом лист, но смолчал.
Осталось прогуляться до Александровского дворца, где в подвале левого флигеля был установлен телеграф.
Телеграфист и бровью не повел на объем и принял «Его Императорского Высочества» телеграмму.
Небогатый приват-доцент Дмитрий Иванович правительственной связью пользоваться не мог и платить бешеные деньги за телеграф — тоже, так что ответил письмом.
Оказалось, что добрый Феличе Кью уже успел и ему ответить и оделить учебником, так что Менделеев обещал подготовить публикацию.
В ночь с 24 на 25 мая 1859 года русский парусно-винтовой фрегат «Громобой» вошел в Мраморное море. Ветер стих, но барометр упал, и впереди было совсем черно.
С шести утра поднялся очень свежий северный ветер и пошел дождь,
