Шрифт:
Закладка:
Первые минуты создания нового произведения всегда памятны. Только начнешь придавать глине нужную форму, как пальцам передается особая рабочая настроенность.
Между мной и моей моделью сразу же возникли сердечные отношения. В Павлова я влюбился с первого взгляда. Мне хотелось облегчить Ивану Петровичу позирование. Я усадил его на обыкновенный стул и сам сел невдалеке, будто собрался не лепить, а продолжать нашу вчерашнюю беседу. Павлов стал расспрашивать меня о поездке в Италию, о встречах с Горьким, о здоровье писателя. Заговорили о русских художниках. Павлов особенно высоко ставил работы Виктора Михайловича Васнецова.
– Его богоматерь во Владимирском соборе в Киеве я считаю равной Сикстинской мадонне, – сказал, как отрезал, Павлов.
Он жадно ловил каждое мое слово о том, каков был Виктор Михайлович в жизни.
Было жарко. Иван Петрович снял серый пиджак и привычным движением быстро засучил рукава. Он сидел передо мной, положив ногу на ногу; руки сцепил на коленях, словно держал себя на месте. У меня появилось ощущение, будто я давным-давно знаю этого человека. Глаза его выражали пытливость и проникновение в глубину жизни. Это настраивало на особый лад.
В антрактах мы по-российски распивали чай с липовым медом, который Павлов любил больше всего на свете, и совершенно забывали, что дело происходит в Америке.
Оканчивался сеанс, и мы уславливались с Иваном Петровичем о дне и часе следующей встречи у меня в студии. Когда наступал этот день, в установленный час – минута в минуту – раздавался звонок. Меня всякий раз поражало то, насколько аккуратен старый ученый, один из тех, кому молва приписывает обязательную рассеянность и забывчивость.
«Как ухитряется он быть столь точным в огромном НьюЙорке, где опозданием грозит любая задержка с транспортом?» – думал я про себя. Однажды прямо спросил об этом Павлова.
– Секрет прост, – объяснил он. – Я выхожу из гостиницы заранее и бываю у вашего дома за десять – пятнадцать минут до назначенного времени. В эти сбереженные минуты я с удовольствием прогуливаюсь по тротуару, а когда наступает время, звоню к вам. (Впрочем, так поступаю и я с тех пор, как познакомился с Иваном Петровичем Павловым.)
Правда, однажды с павловской точностью произошел курьез. Накануне, будучи у нас, Иван Петрович выглядел устало. Маргарита Ивановна спросила, не тяжело ли ему добираться сюда.
– Я с удовольствием приезжаю к вам, – ответил Павлов. – Вот только автомобиль… Знаете, не люблю я это механическое чудовище. Мне у нас дома, в Ленинграде, предлагали автомобиль. Я отказался. А здесь его терплю. Ах, если бы мне дали лошадку, – произнес он мечтательно.
– Завтра вы приедете к нам на лошади, – очень уверенно сказала Маргарита Ивановна.
Павлов, потирая руки, улыбался:
– Любопытно, любопытно…
Вечером Маргарита Ивановна отправилась в Центральный парк и договорилась с извозчиком, обычно катающим отдыхающую публику.
– Мистер, завтра будьте в половине десятого у клуба химиков. Там вы увидите старого джентльмена, его будет сопровождать человек средних лет – его сын. Вы их привезете на Вашингтон-сквер. Вот вам три доллара. Вы приедете? Это очень важная просьба.
– Что вы, миссис. Не извольте сомневаться.
Утро следующего дня. Часы бьют десять. Павлова нет. Мы волнуемся. Строим всяческие предположения. Выглядываем в окно – не покажется ли лошадка с тремя седоками. Ничего похожего нет. И вот в половине одиннадцатого к нам буквально врывается разъяренный Павлов.
– Что вы меня дурачите? Я в жизни своей не опаздывал. Теперь день у меня разбит. Простите, и позировать сегодня я не могу-с!
Одним словом, форменный скандал. Маргарита Ивановна бросилась в парк узнать, что случилось с тем извозчиком.
– Сударь, почему вы меня обманули? – строго спросила она возницу.
– Что вы, что вы, миссис! Я ничего не забыл. Утром я попробовал отправиться по указанному вами адресу, но лошадь, сколько я ее не бил, не пошла. Двадцать лет она ходит только вокруг парка…
При встрече все еще до крайности смущенная Маргарита Ивановна стала пересказывать ученому то, что сообщил ей извозчик. А Павлов вдруг просиял и, вскочив с места, восторженно проговорил, обращаясь к нам, как к свидетелям:
– Вот видите, моя теория подтверждается!
Конечно же, речь шла о знаменитых павловских условных рефлексах.
Павлов очень не хотел выглядеть в Америке смешным, неосведомленным провинциалом и расспрашивал нас о всех здешних житейских обычаях.
Например, его озадачил тот факт, что мужчины, войдя в лифт, сняли шляпы.
– Надо ли мне снимать шляпу? – спросил совета Павлов.
– Надо, если едут в гости к одному и тому же хозяину.
Иван Петрович тут же признался, что он вчера снял шляпу в лифте большого универсального магазина.
– Вот видите, к чему приводит неосведомленность.
В один из своих визитов к нам Павлов пожаловался:
– Надоела мне здешняя пища. Все – какая-то безвкусная трава.
Тогда повели его в знаменитый русский ресторан «Медведь». Подали русскому профессору меню в две сотни всяческих блюд. Он посмотрел, сощурясь, на этот поварской гроссбух и попросил официанта:
– Голубчик, мне, пожалуйста, борщ, сырники и чай. Больше я ничего не хочу.
Официантами в ресторане, по американскому обыкновению, служили студенты. Павлов для них – человек святой. Так что заказ его приняли и исполнили мигом. Иван Петрович стал постоянным посетителем этого ресторана. Спрашивал всегда борщ, сырники и чай. Я помню, как однажды, подав нам еду, официант-студент – высокий красивый парень в голубой рубахе – сказал, обращаясь к Павлову:
– Иван Петрович, нынче я последний раз вам служу. Завтра я кончаю университет.
– В добрый путь. Да и мне пора домой.
При прощании не было конца приглашениям еще раз посетить Америку. Павлов, поднимаясь по трапу, махал рукой и энергично произносил одно только слово:
– Прилечу… Прилечу…
Война
22 июня 1941 года огромные буквы газетных аншлагов известили мир о том, что Гитлер совершил вероломное нападение, на территории Советского Союза идет война. С пачкой газет я возвращался домой. Лифтером у нас был аккуратный, добропорядочный немец, участник первой мировой войны. Он низко-низко поклонился мне, без единого слова открыл дверцу лифта, еще раз низко склонил голову.
В нашей квартире появилась большая карта. Я ежедневно прочитывал все сообщения о советско-германском фронте, опубликованные в нью-йоркских и советских газетах, которые я без труда приобретал, не выходя за пределы квартала. Прогрессивные организации рабочих – выходцев из России с первых дней войны стали объединяться в общество помощи Советскому Союзу. Меня выбрали почетным членом Центрального совета Русского комитета, Маргариту Ивановну пригласили
