а взрослые, так привыкшие полагаться на логику во всем, утрачивают такую способность, а если и случись им увидеть нечто подобное, то они всегда найдут объяснение, которое впишется в их мир.

Эмма присела на место Савина, пока тот отошел за еще одной порцией блинов и увидев взгляд Громова, расхохоталась.

– Я-то думала, что после того, что ты устроил в пятницу возле школы, таким тебя уже не удивишь.

– Ага, я тоже. Кстати, на счет пятницы…

– Не беси мои мозги, Громов, – фыркнула девочка. – Это был первый и последний раз.

– Да я не… Неважно. Значит, друзья?

– Друзья, – улыбнулась Эмма.

В серых глазах горели языки пламени, отраженные от костра, на котором догорало чучело. Некоторые молодые люди решили поддержать традицию прыжков через костер и выстроились друг за дружкой.

– Выходит твой отец все же успел кое-чему тебя научить.

– О чем это ты? – приподнял бровь Рат.

– Ветер – он услышал тебя, как слушает меня огонь. Видишь ли, только тот, кто имеет настолько сильную связь с природой, может пробудить свой тотем и стать истинным беркутчи. В далекие времена людям не приходилось этому учиться. Их связь с диким миром и собственным родом была сильна от рождения, но чем дальше, тем человечеству все труднее ее сохранить. Мы перестали слушать природу, а она перестала слышать нас. Теперь знания, которыми располагают такие, как мы, Рат, настолько редки, что их воспринимают, как легенды и сказки, но они реальны и, открывшись им, любой человек может стать особенным.

– Но я совсем не помню, чтобы отец чему-либо такому учил меня.

– Да брось, наверняка, вы с ним часто выезжали в лес или к какому-нибудь водоему, поднимались на самую высокую точку поблизости, и он говорил тебе, что-то вроде: «закрой глаза, Ратмир, слушай ветер, почувствуй его кожей и позволь ему стать частью тебя самого», а потом добавлял: «ферхо гру аз».

Ратмир округлил глаза и уставился на девочку. Сейчас, когда она произнесла эти слова, он вспомнил, что так все и было. Даже фразу она повторила почти в точности, как говорил отец. Он всегда учил Рата, незаметно для самого мальчика, но благодаря этим знаниям он вырос сильным, умеющим постоять за себя и тех, кто был слабее.

– «Ферхо гру аз» – это ведь рахманский, верно?

– Да. Рахманский язык – это язык духов, очень древний. Фраза означает: «ветер это я». Вообще-то я не сказать, что хорошо его знаю. Дело в том, что в наших семьях изначально было принято, что беркутчи становятся мальчики, которые могут сохранить фамилию и продолжить род, а девочки вроде как слабые, – она фыркнула и закатила глаза, – и к тому же в будущем часть уже другой семьи. Поэтому моим обучением никто не занимался. Мой отец все надеется, что у него родится сын. Что ж, возможно, в этот раз ему повезет, и мама родит ему правильного ребенка.

– Ты сказала в этот раз, у тебя есть сестра?

– Три, – засмеялась Эмма.

– Серьезно?! Три сестры – я себе это даже представить не могу.

– Ага, а теперь представь, что они девятилетние тройняшки с безудержной энергией и маниакальной склонностью вредить всем вокруг. Да, мы четверо – сплошное разочарование своего отца с момента появления на свет. Наверное, это одна из причин почему я так стараюсь освоить искусство беркутчи; хочется доказать ему, что пусть я и девчонка, но это вовсе не значит, что я хуже, что я пустое место.

Праздничное веселье постепенно утихало. Костер все еще горел. Его жар ласкал лица, сидящих на бревнах вокруг него людей, но уже не мог достаточно согреть, поэтому большинство натянули куртки. Громов посмотрел время на светящемся экране телефона – почти двенадцать. И хотя Масленицу было принято отмечать до рассвета, Рат заторопился домой.

– Черт, где носит Савина? Он же за своими блинами еще полчаса назад ушел и до сих пор не вернулся.

– Позвони ему, – пожала плечами Эмма.

– Не выйдет, его старый телефон перестал работать, а новый купить не кому.

– Да, не позавидуешь. Идем, я помогу тебе найти его, а то вечно этот бедняга попадает в какие-нибудь неприятности.

Большие глаза девочки, цвета грозового неба, ясно говорили о ее решительности и твердости, а потому Рат на несколько секунд засмотревшийся в них, не сомневался, что в независимости от его ответа, она все равно пойдет с ним. В прочем, он был совсем не против ее компании. Рядом с ней он чувствовал себя расслабленным и спокойным, как с давним другом, несмотря на то что знакомы они были всего ничего. Он кивнул – как будто в этом была необходимость – и они оба зашагали к палаткам, а потом спустились вниз к реке, надеясь там найти Савина.

Шелестящие волны переливались голубым светом, что щедро дарила им полная луна. Благодаря ей, было достаточно светло, чтобы хорошо видеть берег и черные стволы деревьев, которыми был усажен парк. Возле реки было с десяток молодых людей. Вероятно, они нашли это место очень романтичным и теперь разбившись на несколько пар сидели в обнимку на камнях, любуясь друг другом и лунным шаром, зависшим среди бесчисленных звезд над Грувским бором.

Рат громко кликнул Савина, но тот не отозвался, зато парочки обернулись и удивленно уставились на него так, будто своим голосом он выдернул их из крепкого сна, но буквально несколько секунд и они снова окунулись в дурманящий мир грез.

– Хм, прямо как зомби, – фыркнул Громов.

– Да…точно, как зомби, – смущенно повторила Эмма и кинув взгляд сначала на целующуюся пару, а потом на Рата, поджала губы и залилась краской.

Убедившись, что у реки Егора нет, ребята отправились к парку. Сейчас он пустовал и лишь темные корявые деревья, что в ночи казались устрашающими лесными чудищами, покорно расступались перед ними. Сердца отбивали чечетку, но и Эмма, и Рат старались изо всех сил демонстрировать абсолютное спокойствие, будто сейчас они гуляют по залитому солнечным светом берегу моря, а не бредут по ночному парку, еще не обросшему листвой и от того, еще более жуткому.

Узкая дорожка, вымощенная плиткой, вела их все дальше. Отчего-то сейчас она казалась куда длиннее, чем днем и какой-то уж совсем малознакомой. По бокам то и дело раздавался шум: то шорох среди молодой травы и сухих веточек, то хруст, а то и уханье совы или фырканье ежей, покинувших свои гнезда для того, чтобы полакомиться насекомыми и грызунами. Парк жил своей привычной ночной жизнью, полной звуков. Вот только от них, особенно когда и без того находишься в