из-за скопившейся во мне мокроты я выкашливал звуки, которые следовало петь; я молился, чтобы он не останавливался и не заглядывал внутрь: если бы он увидел чёрную плесень, выросшую на потемневших стенках моего нутра, я бы вмиг рассыпался от стыда.

Когда-то я мог дойти – да что уж там, долететь – вдвоём с умелым пианистом до финальной ноты, почти не касаясь земли. А теперь он, этот человек, которому так не подходило оружие и так было к лицу играть на фортепиано, будто бы тащил меня, хворого, волочащего ноги, по сырым сугробам, по мёрзлому болоту, стараясь увести подальше от молчания, от забытья. Он вёл уверенно, без страха и сомнений, и мы двигались в верном темпе, задуманном композитором; но успеть дойти до конца нам не удалось.

Вместо очередного аккорда, слышного только мне и ему, раздался звук, слышный за несколько тысяч метров.

Удар не оставил шанса ни нам, ни мелодии.

Меньше, чем за такт, не стало ни рук, помнивших музыку наизусть, ни головы, в которой она звучала, ни груди, в которой она становилась живой, ни тёмно-зелёного, ни чёрного, ни белого – ничего не осталось.

Кроме музыки.

Взрыв поднял в воздух снег и рассыпавшиеся крошкой стёкла, куски человеческих тел и жилищ, кости и бетон, крик и скрежет. Горело дерево, плавился металл; клавиши, пальцы, струны, жилы, ноты, слова – всё, что было когда-то упорядочено ради простого звучащего смысла, превратилось в щепу, в серую кашу, в горелые ошмётки. Всё взлетело вверх; и опустилось уже дымящейся неживой мешаниной.

Но кое-что осталось в воздухе – и почему-то не оседало, а, напротив, поднималось всё выше; каким-то образом я был частью этого.

Я очень удивился: мне казалось, я останусь внутри хитро собранной чёрной коробки. Я к ней, в конце концов, привык.

Фокус в том, что заполнявшие эту коробку последовательности звуков, не имели склонности привыкать к замкнутым пространствам.

Им нравилось разлетаться под сводами залов и фонарями улиц; им нравилось трепетать в динамиках и покачиваться на радиоволнах; дрожать между волосом смычка и металлом струны – и прятаться в наушниках-капельках. Увлекать за собой, заставлять танцевать, разжигать беспричинную радость и сыпать соль на незримые раны, трогать сердце, запуская по рукам полчища мурашек, вдохновлять и спасать – и вечно двигаться в каждом уголке света, где есть человек. Примерно к этому привыкли наполнявшие меня звуки.

Проще говоря – они были смыслом.

А я оказался составной частью этого смысла. Звучит нескромно, но так уж вышло.

Я вдруг оказался всюду. Чайковский и Гершвин, Бах и Рахманинов, Глиэр и Шостакович, Бетховен и Шуберт, Брамс и Сен-Санс, собачий вальс и свадебный марш, серенады и гимны, любимые сочинения моей девочки и лучшие песни моего мальчика, страсть, облечённая в форму фортепианного концерта, и отчаяние, превращённое в сонату, глупая песенка и великая симфония – всё, чем я жил, жило снова: в детских и гостиных, на театральных подмостках и экранах кинозалов, в самолётах и поездах, в подземных переходах и оркестровых ямах, школьных классах и актовых залах – словом, везде.

Всё это было везде – и было непобедимым.

Я – музыка, понял я.

Я громче взрыва, громче смерти – и чтобы заглушить их, мне даже не нужно кричать.

Я буду звучать, пока есть человек. Я буду с ним, пока он слышит; пока он слушает.

Впрочем, вы можете спросить, зачем вообще меня слушать. С чего бы вам верить советскому пианино? Тем более – мёртвому?

И тогда я замолчу.

Андрей Зорин

Сорок дней

Предупреждение: По мере того, как вы будете читать этот рассказ, у вас будет создаваться впечатление, что это фэнтези или даже, возможно, магический реализм. Однако я категорически настаиваю на том, что это стопроцентная научная фантастика.

Единственный способ обнаружения пределов возможного состоит в том, чтобы отважиться сделать шаг в невозможное.

Артур Кларк

«Срочно приезжай на мою могилу!»

Сообщение пришло ранним утром, за окном еще было темно. Артем сел на кровати, просыпаясь, и еще раз прочитал текст: «Срочно приезжай на мою могилу!» Подписи не было. Да и так было понятно… Писать мог только отец, умерший больше месяца назад.

Вставая с кровати, Артем отдал команду:

– Свет, режим «утро»!

Биолюминесцентные светильники на стенах неверным дрожащим светом разогнали темноту, открывая бардак после вчерашней попойки. Артем чертыхнулся и, собрав остатки еды со стола, закинул их в тумберг. Насытившись, лампы разгорелись ярким ровным светом.

Заварив себе кофе, Артем сел за стол и снова уставился в телефон. Сообщение не пропало.

Когда тебе двадцать и ты хоронишь единственного близкого человека, это очень тяжело. Именно поэтому Артем и согласился на «Эхо». Чертова новомодная процедура! Очередное безумие, охватившее мир. В начале века о таком снимали фильмы и сериалы. А теперь это просто услуга, доступная людям с деньгами.

* * *

На похоронах было мало народу. В основном коллеги отца по антикварному бизнесу да несколько старых друзей. Артем стоял у гроба и открыто, по-детски плакал. К нему подходили люди, что-то говорили, произносили слова сочувствия – он ничего не слышал. Только кивал, жал руки и не отходил от гроба. И лишь один из подошедших смог завладеть его вниманием.

– Соболезную вашей утрате. – Мужчина был одет в темно-серый комбинезон с логотипом «Ваганьково технолоджис». – Я вижу, здесь лежит очень близкий вам человек, и вы не готовы с ним расстаться. – Он посмотрел на рыдающего Артема и положил руку ему на плечо. – Смерть страшна не своей неотвратимостью, а внезапностью, – продолжил он, глядя юноше прямо в глаза. – Если бы у вас было время попрощаться с отцом, сказать ему несколько нужных слов… Может быть, решить какие-то конфликты, услышать важные слова… Или наоборот – произнести… – Он помолчал несколько секунд, убеждаясь, что сумел завладеть вниманием Артема. – Вы наверняка слышали про «Эхо»? Цифровой дубль, след покойного.

Артем кивнул. Сейчас трудно про такое не услышать: реклама повсюду. Но, говорят, это огромное надувательство. Вы загружаете все переписки, фото и видео человека – все, что от него осталось, в сети, а потом ИИ не последнего поколения выдает образ, который худо-бедно напоминает умершего. Что-то вроде сеансов спиритизма в начале двадцатого века, когда аферисты сначала узнавали все что можно о покойниках, а потом трясли деньги с их родственников.

Артем вытер слезы ладонью.

– Не думаю, что мне будет интересно ваше предложение.

– Вы настроены скептически. Это хорошо! – Мужчина смахнул