на работу: «Толька, полей все грядки, и полей хорошо, а ни абы как!» Полить хорошо — это ведро воды на половину квадратного метра. Этих метров больше ста! Вёдер надо, следовательно, двести! До речки двести метров. Два ведра в руки. Сто на двести равно десяти тысячам метров, то есть десять километров. С двумя вёдрами воды я должен пробежать пять километров и с пустыми ещё пять! Во, заданьице! А на речке пацаны бултыхаются, визжат, ныряют, а я, как раб, прикованный к вёдрам! Нырнул раз, другой, третий — и день на исходе. Десять раз вместо ста пробежки не решат проблемы земледелия, но видимость можно создать.

— Ты, варнак, опять плохо полил, — журит меня мама, поковыряв пальцем землю. — Совсем сухая.

— Много поливал, — оправдываюсь я, привычно и умело.

— Молчи уж! — говорит мама и безнадёжно машет рукой. — Ночью буду сама таскать.

Жалко маму, и я обещаю себе завтра целый день таскать воду и поливать огород. После десяти ходок руки вытягиваются до пола, и если их не подобрать, то они будут волочиться по земле. Ещё десять, и руки вылазят из плечь, и там, где они были, страшно болят дырки. Мама, к моему огорчению, не проверяет грядки, и мне напоминать ей об этом совестно. Ночью снятся руки, которые сами по себе бегают и таскают полные вёдра воды.

— И всё равно детство счастливое? — спросила Нина, припомнив недавний разговор с Анатолием во время поездки в район за цементом.

— Конечно! — не задумываясь, ответил он.

— А если бы не грязная речка, вёдра, грядки, телята и поросята, а «Артек», голубое тёплое море, четырёхразовое питание за столиком. Горн! Костёр! Песни?

— Не знаю, — признался Анатолий. — Наверное, скоро бы наскучило.

— Да, куда нам без поросят! — отозвался Сергей. — На том стоим!

— Сидим!

— Почему сидим?

— Сидим за столом, едим сальце, огурчики, капустку с картошечкой — и это всё дело твоих рук, твоего терпения, усердия! Что создал, то и получил! Многие, не создавая, не ударив пальцем о палец, имеют больше в сотни раз. Живут не по заслугам во дворцах, ездят на шикарных автомобилях, катаются на яхтах, едят заморские яства. Ты же, создатель всего, живёшь как примат: поел, поспал, поработал, и рад, когда не расстраивается эта система твоего бытия.

— Коль зашла речь о бедных и богатых, скажи мне, почему рабочие, то есть пролетариат, так быстро согласился разрушить то государство, которое создавалось, прежде всего, для него?

— Наверное, потому, что не устраивало оно его. Я об этом не думал.

— Рабочих, которые жили при царе, и жизнь которых была хуже собачьей, новая жизнь устраивала, а жизнь наших рабочих, которые жили непомерно лучше и царских, и тех, кто создавал на первых порах государство рабочих, строил в тяжелейших условиях фабрики, заводы, электростанции, не устраивает?

— Хотелось чего-то больше.

— Чего? Прав? Свободы? Оплаты труда?

— Наверное, недоставало справедливости.

— Какой?

— Ну, не устраивало человека что-то, а тут ему подсунули идею, что можно жить припеваючи, не перетруждаясь.

— Неужели так слаб в своих рассуждениях наш гегемон, что простые истины для него — неразрешимый ребус?

— Признаемся честно, кто его чему учил, кроме «самоотверженного труда на благо Родины»?

— А кто ему мешал взять книжечку да почитать в свободное от работы время? Того же Маркса, Ленина? Но тут же заставлять надо себя! Проще попить пивка, постучать костяшками домино, поглазеть в телевизор… Человек, отвыкший думать, рассуждать, сам натягивает на себя хомут и ждёт хлыста, чтобы потянуть воз туда, куда хочет хозяин. Чего тогда возмущаться!

— Очень уж простую схему ты тут изобразил, — передёрнул плечом Сергей. — Во-первых, думающих рабочих и крестьян не так и мало. Во-вторых, для обработки масс созданы целые программы с подготовленными армиями специалистов в области пропаганды. Они собаку съели на своём поприще, и обмануть доверчивого человека для них ничего не стоит. В-третьих, рабочего приучили к мысли, что всё делается ради его же блага, и что скоро будет ещё лучше… Вот он и действует-злодействует во вред себе же. А кто-то, хитро ухмыляясь, пожинает плоды его труда. Яхты самые длинные скупает, королевские дворцы под себя перестраивает…

— Так же нельзя жить!

— Оказывается, можно. Лишь бы не было войны…

— Да уж лучше бы война, чтобы одним махом покончить со всеми безобразиями!

— Надеешься на победу?

— А когда мы проигрывали в войнах! Только победа! После победы, правда, нам не везёт в жизни, обязательно не туда приплываем. Плывём туда, если верить кормчим, а приплываем не туда. Потом ищем виноватых… Долго ищем.

— Находим?

— В этом нам нет равных! Правда, лет этак через пятьдесят узнаём, что перегнули палку с виноватыми, даём откат. Судим тех, кто судил прежних… Этот процесс у нас приобрёл статус бесконечности.

— Кого судим сейчас? — Сергей с усмешкой и не без заинтересованности смотрел на собеседника, так просто понимающего ситуацию в стране, да и в мире тоже не прочь покопаться и найти что-то своё.

— Дважды судимого Сталина! Подожди, трижды!

— Поясни.

— Хрущёв судил, Горбачёв судил, и вот теперешние не прочь сфабриковать материалы против Сталина, сталинизма и социализма в целом.

— Получается, Сталин не трижды, а четырежды судим.

— Царские судимости я не учитывал. Ты их имел в виду?

— Их, их. Ты обратил внимание, с каждым новым судилищем популярность Сталина только растёт? Какая-то обратная и не совсем понятная реакция.

— Очень даже понятная! Народ прозревает! Народ крутит шарики! Что может быть лучше!

— Слушай, а народ сам не может выступить в качестве судьи? — Сергей впялился в Анатолия.

— Это последняя стадия, и она, конечно, не заставит себя долго ждать. Хорошая встряска — и на скамье подсудимых места не будет хватать.

— Не переборщить бы. Было такое.

— Научились чему-то за сто лет. Разумеется, недовольных и обиженных будет много. Это, если их слушать. А если слушать другую сторону — всего лишь торжество запоздалой справедливости.

«Смотри-ка, и ноги ему не помеха, — удивлялась Нина, тайком поглядывающая то на одного, то на другого. — Чешет, как по писанному! И где он тому обучился? Коробки собирал, крутился среди таких же? Просто голова умная!» — заключила Нина, и с уважением, граничащим с любовью, ещё раз посмотрела на Анатолия.

— Застрельщиками будут опять коммунисты? Как ты думаешь?

— Боже упаси! Никаких партий не будет. Обыкновенное рабочее движение. Будут Советы рабочих. Кстати, революция так и начиналась, со стачек рабочих, ивановских ткачей. Советы, комитеты из рабочих. Их требования сначала экономического характера, а потом, когда царь стал расстреливать, переросли в политическое противостояние. Коммунисты подключились позже.

— А почему ты против партий? Они же — сила!

— Партии