тяжёлые сумки с продуктами, попросил Игорька держаться покрепче за сумку, и так они побрели к повозке. Уложили сумки, прикрыли от солнца краем брезента; Игорёк уселся на своё место, убедившись, что и маме есть где примоститься.

Нина пришла скоро, принесла ещё две сумки с продуктами.

— Я всё закупила, — сказала она. — Если тебе не надо больше никуда заезжать, то поедем домой.

Как только тронулась повозка, Нина достала из коробки три мороженых и подала Игорьку, Анатолию, себе взяла самое неприглядное. Выехали на прямую дорогу, которая выходила за село и вела в сторону Духовщины.

— Мне было лет девять, а то и все десять, — заговорил Анатолий, обкусывая по бокам мороженое, — когда я впервые попробовал мороженое. Знал, что есть оно, это мороженое, а какое — ни малейшего представления. Сладкое, кислое, солёное? Слышал от тех, кто его ел, что вкусное, а какое — не знал. Приехали мы с мамой в город на операцию, паховая грыжа у меня появилась. Мама, крестьянка, взяла с собой простую еду — молоко в бутылке, сметану, хлеб. В палате были городские дети, их мамы, бабушки и тёти чего только ни приносили: и апельсины с бананами, и пряники, и сушки… Одному мальчику тётя принесла мороженое, а доктор запретил. Тётя, глянув на меня, подала мороженое. Я не брал. Медлил, ждал кивка мамы. Мама кивнула, и я стал обладателем этого сокровища. Не знал, как его едят, и мама не знала. Тогда тётя, ласково улыбнувшись, сказала:

— Лижи язычком, а стаканчик можешь кусать, он из вафли. Из хлебной лепёшки сделан, — пояснила, очевидно, поняв по нашим лицам, что мы и про вафлю мало что знаем.

— Вот то мороженое я до сих пор люблю больше всякого! — закончил Анатолий эпопею про первое своё мороженое.

Нина тяжело вздохнула; Игорёк и ухом не повёл, он был занят мороженым.

— Не позавидуешь нашему детству, — тихо сказала Нина. — Работа с пелёнок и до могилы. В детстве не было детства. Свои огороды и хозяйство, колхозные поля — всё на детских да бабьих плечах. Конфета — радость, мороженое — лакомство заморское…

— Не знаю, но мне нравится моё детство, — улыбка засветилась на лице Анатолия. — Поля, леса, речки, ручейки и озёра — всё наше. Всё измеряно нашими быстрыми босыми ножками! В степи поют жаворонки, в перелесках — бурундучки. Проголодался — прибежал домой съел полгоршка жирной простокваши с куском ржаного хлеба; далеко от дома — накопал саранок, выдернул пучок моркови на колхозном огороде, репу, брюкву, турнепс. Всё было съедобно и вкусно! И, как теперь выяснилось, — самое правильное было наше питание.

«Господи! — пронеслослось у Нины. — Да за что ему такое с малых лет! Чем он-то тебе не угодил, ребёнок этот? Он и сейчас ребёнок, только большой. И беды его большие! Неужто ты не видишь, кого наказываешь?»

— Заимки, шалаши, работа в поле на лошадках. Красота! — продолжал, уйдя в воспоминания, Анатолий. — Вечером танцы на окраине деревни. Малыми были — шалили, подросли — влюблённость появилась как из-за угла. Коснёшься руки — и тебя огнём охватывает, скажет тебе слово — как ангел пропел! Во, было время! Нет, Нина, детство — самое милое время! Юность — самое романтическое! Представь себе: паренёк в разбитых донельзя башмаках, простецких латаных штанах — и он Ромэо! Девочка в брезентовых тапочках, в ситцевом выгоревшем на солнце платьице — и она Джульетта. Если не обращать внимания на дырявые башмаки и тапочки, то по чувственности, влюблённости, верности они не уступают юным героям Шекспира. В этом смысле мир правильно построен. Он не лишил людей главного — любви. И этой любви все покорны, как сказал классик.

— Анатолий, — как озарённая свыше, вдруг встрепенулась Нина, — ты не пробовал писать книги? Или хотя бы стихи?

— Конечно, пробовал. Стихи бросил сразу: они или мрачные, что застрелиться хочется, или как у влюблённой школьницы в своего учителя по физкультуре. С прозой тоже неудачи. Газеты рекомендуют посылать рассказы в журналы, а журналы отвечают, что у них своих писателей с избытком, годами стоят в очереди.

— Я бы советовала не отчаиваться и не бросать писательства. Нет сейчас глубоких писателей, всё какая-то мелочь мельтешит перед глазами. А ведь такого не может быть, чтобы в России не было хорошего писателя. Сейчас и тема есть, и есть читатели, которые ждут с нетерпением хороших книг. Умных книг, воспитывающих! Так что, Толя, если есть божья искра — грех этим не воспользоваться!

— Сколько раз я начинал писать, бросал, отчаявшись, сжигал, выбрасывал в мусорный ящик, опять начинал… Теперь я, постарев, остепенился. Мне многое стало безразличным.

— Только не безразличие! — как заклинание вырвалось у Нины. — Бойся безразличия, беги от него туда, где жизнь бурлит горным потоком.

— Рад бы в рай, — выдохнул Анатолий. Посмотрел на небо, нашёл его таким, когда надо поторопиться. Погнал обленившегося Буланку. Тот, глянув сбоку на возницу, только не сказал: «Сидел, побасёнки рассказывал, а тут хватился!»

За воротами их встречал сам хозяин «гнезда».

— Что так задержались? — спросил он, принимая на руки уснувшего мальца. Дождался, когда спустится Нина, и вместе, оставив Анатолия заводить и выпрягать лошадку, вошли в дом. Пахнуло домашним запахом деревенской обжитой избы.

— Чем так вкусно пахнет? — лукаво глянула на Сергея Нина, водружая сумки на лавку у холодильника.

— Чай заварил с мятой и чабрецом.

— У нас же этого не было?

— Тамара привезла гостинец.

— Молодец какая!

— Как съездили? — спросил Сергей, отметив перемены в лице и поведении Нины. «Не обидел ли её чем этот пилигрим?» — подумалось.

— Нормально. Что надо — закупили. На неделю, а то и больше, хватит.

— Игорьку понравилось ехать на лошади? — докапывался до того, что испортило настроение женщине. — Не капризничал?

— Туда ехали — как впервые видел мир. Обратно — почти всю дорогу проспал.

— Укачало бедолагу, — посочувствовал Сергей.

— Укачало, — согласилась Нина.

— Анатолий как?

— Что как? — не поняла вопроса Нина.

— Сам мешки с цементом грузил? — нашёлся Сергей.

— А, нет. Грузчики справились. Это входит в стоимость покупки.

— Я не о том. Ему с его здоровьем…

— На здоровье не жаловался. Рассказывал о своём детстве.

— Жалобное?

— Да нет. Говорил, что хорошее у него было детство.

— В гольфиках, кружевных рубашечках, с гувернёрами?

— Босиком до заморозков, в ситцевой рубашечке, в штанишках с одной лямкой через плечо…

— И это он называет счастливым детством?

— Да. Причём вполне серьёзно!

— Молодец! А что бы он сказал, если бы был барчуком?

— Вот уж не знаю. Наверное, завидовал бы тем, кто босиком и в ситцевой рубашонке.

— Пожалуй, он целиком прав, наш пророк. Счастье