в которых все осталось по-прежнему, как сорок лет назад, – и к горам – спускаться зимой на лыжах по крутизне заснеженных гор, но не как он мальчишкой, на соревнованиях, которые к тому же проигрывал, а получая удовольствие от спуска, отдавшись силе земного притяжения и умело объезжая деревья во избежание возможности столкновения; и летом бродить по тем же лесистым горам, чего не делал ни разу в детстве, охотясь за дикими животными с фотоаппаратом, стараясь по возможности щелкнуть их в тот кратчайший и единственный миг, когда они удостаивают человека взглядом перед тем, как отнести его к числу чего-то малоинтересного и обратить внимание на что-нибудь более привлекательное, например, на камни, поросшие мхом, земляные норы или опавшие с деревьев листья. Адель не обманывала его ожиданий, она росла здоровой и жизнелюбивой, успешно училась в тех же школах, где когда-то учился он, избегала опасностей, подстерегающих молодых людей ее возраста, и много занималась спортом. Но не обычными видами спорта. Бросив фехтование, она отдалась чистому атлетизму, не предполагавшему участия в соревнованиях, направив две основные страсти своего отца – к морю и горам – в область практики, извлекая из них совершенно определенную философию жизни, – сёрфинг и свободное скалолазание, к которым она обнаружила необычайную склонность. Это с ранней юности привело ее в те сообщества, из которых уже не выходишь, ибо это ментальные общества, собирающие в свои стаи всех выпадающих из понятия нормы со всех сторон мира, – а Адель из нее выпадала с детства, – ищущих пляжи и отвесные скалы, волны и захватывающие дух взлеты, но главное, соблюдающих ту дистанцию от буржуазных забот, которая уменьшает склонность к несчастью. Пока Адель была несовершеннолетней, Марко со всей тактичностью сопровождал ее в красивейшие и чрезвычайно опасные места – Капо-Манну, Ля-Гравьер, Вердонское ущелье, – целые дни проводя в одиночестве, фотографируя животных или издали наблюдая за компаниями молодых людей, среди которых была и его дочь, борющихся с волнами или рывками взбирающихся к вершине скалы, изредка присоединяясь к ним за ужином, но чаще ужиная в одиночку в каком-нибудь ресторанчике, найденном в его Guide Bleu[46], и дожидаясь возвращения доченьки в номер пансиона, и Адель всегда возвращалась, сама, без напоминаний, инстинктивно, неизменно собранная и осведомленная об осторожности, которую ее шестнадцать лет призывали сочетать со свободой. Потом, став постарше, Адель стала ездить на встречи с друзьями сама, а Марко научился проводить время ее отсутствия в тревоге и ощущении одиночества и радоваться ее благодарности по возвращении домой, когда начинались занятия и работа. Адель училась и одновременно работала. Она поступила на спортивный факультет, который по совпадению размещался в здании напротив офтальмологической клиники больницы «Кареджи», где работал Марко, поэтому они часто виделись и вместе обедали; она начала работать part-time[47] в спортивном зале, где сама занималась, вела курс аэробики для дам возраста Марко, а когда спортивный зал разжился скалодромной стенкой, стала вести курс скалолазания для начинающих и детей. Бесспорно, зарабатывала она немного, но наверняка гораздо больше, чем Марко в ее возрасте выигрывал в азартные игры вместе с Неназываемым, в любом случае вполне достаточно для того, чтобы самостоятельно одеваться, заправлять бензином свою «Твинго» и оплачивать непременного, но в ее случае, возможно, даже необходимого психоаналитика. Она вправду была славной девушкой, лучшей дочери он и не мог бы желать, и очень красивой – волнующей и захватывающей красотой, как у матери, слегка, однако, смягченной очаровательными несовершенствами. Итак, все это подготовило его к тому, что скоро она упорхнет. Он даже закончил проект подготовки к их разлуке: приготовился содержать ее долгие годы – накопил для этого денег, – чтобы обеспечить ее средствами и временем, необходимыми для удовлетворения ее интересов и дальнейшей научной специализации, не испытывая финансовых затруднений; он подготовился даже к тому, что однажды она задумает покинуть Флоренцию, или Италию, или Европу, возможно, для того, чтобы поселиться в каком-нибудь райском уголке на краю света, теша себя мыслью, что он здесь все бросит и однажды воссоединится с ней в том прекрасном месте; он даже подготовился к тому, что она может забеременеть в раннем возрасте, что и случилось, и не будет показывать дикого возмущения, когда она ему об этом скажет, держа за руку одного из идеально сложенных парней их молодого племени. Тем не менее как бывает, когда заранее готовишься к грядущим событиям и думаешь, что не упустил ни одной детали, как вот тебе – Адель сообщает ему о том, к чему он не был подготовлен. «Папб, это будет Человек Будущего». – «Я понял, но кто отец?» Ничегошеньки, молчок. Человек Будущего появится на свет без отца, а Адель станет матерью-одиночкой, радостной и полной жизненных сил, она не будет ни о чем сожалеть и волноваться. Что касается функции отца, то она предназначалась ему, Марко, ведь он уже проявил себя на этом поприще.

Хорошо, с одной стороны, это было самое сильное признание в любви, которое Марко Каррера когда-либо слышал из чьих-либо уст, и он не преминул испытать глубочайшее удовольствие, от которого у него задрожали ноги. Но, с другой стороны, было понятно, что во всем этом есть нечто тревожное. Не было даже необходимости беспокоить веревочку за спиной, чтобы сразу догадаться: связь между ним и дочерью оказывалась перенасыщенной, извращенной, и психоаналитическая оболочка, которой Марко был застрахован еще с пеленок, хоть и отказывался это признать, прохудилась и дала о себе знать. Не смахивает ли это на болезнь? Не так ли это нездорово? А что, если за этим отказом Адели дать отца собственному ребенку кроются последствия детской травмы, нанесенной ей матерью и отцом? Или, может, это провал на личном фронте, о котором она промолчала, как случилось когда-то с Иреной, но этого никто не заметил, – резкий разрыв отношений или просто отказ биологического отца взять на себя ответственность за ребенка, скрытый за ее горделивым заявлением об автаркии? А что, если Адель унаследовала от матери тенденцию отвергать действительность и скрываться в коконе вымыслов и обманов? А что, если за содержание этого кокона он, Марко Каррера, вновь был обязан нести ответственность? А если он не справится снова? И вообще, как вырастет этот новый человек, воспитанный двадцатилетней матерью и пятидесятилетним дедом? Если речь шла о коконе, то как долго это продлится?

Через несколько лет судьба даст единственный четкий ответ на все его вопросы, но в тот момент отвечать дочери должен был он, Марко Каррера, и ответ его не мог быть туманным. Он последовал велению сердца и принял