Больная сестра сидела у окна в небольшой комнате, выходившей на запад, в запущенный цветник.

— Моя сестра, миссис Поллард, — еще три побродяжки, Фанни — Алли говорит: из Лондона. — И она быстро вышла, хлопнув дверью.

Миссис Поллард протянула тонкую белую руку. — Пожалуйста, подойдите ближе и сядьте возле меня. Я не могу встать. — И расскажите мне о Лондоне. Я так давно не имела вестей оттуда. Может быть, вы… — Она запнулась и мольбою посмотрела на нежданных посетительниц.

— Если вы разрешите, мадам, я сниму шляпу, — сказала миссис Гослинг. — Ужасно я сегодня изжарилась на солнце. — Миссис Гослинг была страшно рада, что попала, наконец, под кров и еще в благоустроенный дом, хоть и робела немного в присутствии этих двух женщин, в которых она чувствовала благородных леди.

— Разве сегодня жарко? Для меня все дни как будто одинаковы. Скажите, когда вы уходили из Лондона, много там еще оставалось молодых людей? Вам не случилось встретить молодого человека, который был бы похож вот на эту фотографию?

Миссис Гослинг взглянула на мужской портрет в серебряной рамке, который ей показывала м-сс Поллард, и покачала головой.

— Мы уже два месяца, как не встречали ни одного мужчины. Ни одного — правда, Милли?

Милли печально покачала головой. — Это ужасно! Я положительно не знаю, куда они все девались.

Миссис Поллард не отвечала. Она смотрела в окно, и слезы, которых она не удерживала, катились одна за другой по ее впалым, бледным щекам.

Миссис Гослинг поджала губы и сострадательно покачала головой. Ведь и она, можно сказать, все равно, что вдова. Миссис Поллард вынула из кармана батистовый платочек с траурной каймой и отерла слезы, не оставившие никаких следов на ее нежном и милом лице. И выговорила спокойно и кротко:

— Я знаю, это безумие с моей стороны — все еще надеяться. Я слишком много любила, и это испытание послано мне для того, чтобы напомнить, что любить должно только Бога и не прилепляться душой ни к чему земному. И, все же, я надеюсь, что мой бедный мальчик не был взят отсюда во грех.

— Боже! Боже! — сочувственно вздохнула миссис Гослинг. — Не принимайте этого так к сердцу, мадам. Кто в молодости не грешит — Господь не взыщет.

Миссис Поллард грустно покачала головой. — Если б это были только ошибки молодости! Господь терпелив и многомилостив… Но мой бедный Альфред дал соблазнить себя этими ужасными римскими доктринами. Это величайшее горе моей жизни, я столько выстрадала… — И снова слезы потекли по милому и нежному лицу, не меняя его выражения.

Миссис Гослинг сочувственно засопела. Девушки недоуменно переглянулись, и Бланш незаметно пожала плечами.

В теплом вечернем освещении бледное, точно восковое лицо женщины в белом платке, сидевшей У окна, выделялось так четко.

С этим восторженным смирением на лице она казалась средневековою святой из века чудес и видений, вернувшейся на очищенную страданием землю. И вокруг себя она разливала атмосферу святости, и все звуки внешнего мира как бы сливались в далекую молитву. В комнате царила тишина: казалось, под влиянием этой упорной, в одну сторону направленной мысли и все предметы прониклись той же бескровной, анемичной чистотой.

Миссис Гослинг напрасно старалась плакать бесшумно, и даже обе девушки, завороженные, перестали украдкой критически преглядываться и сидели завороженные, подавленные, как бы утратив свою жизнеспособность.

Губы женщины, сидевшей у окна, беззвучно шевелились; руки ее были сложены на коленях. Она молилась.

В коридоре раздались громкие, довольно грузные шаги, распахнулась дверь, стукнувшись о тяжелый черный стул, стоявший позади нее, и вошла тетя Мэй, с большим подносом в руках.

— Вот твой обед, Фанни. Сегодня мы кончили раньше, несмотря на то, что нам мешали.

Она поставила угол подноса на маленький столик у окна, отодвигая им портрет и библию, лежавшую на столике, пока не высвободила одной рукой; затем Библию перенесла на большой стол посередине. Было что-то протестующе бодрое и сильное во всех ее движениях, словно она силилась своей энергией и шумливостью внести хоть немного жизни в мертвящую атмосферу этой комнаты.

— Ну, а вы три подите-ка лучше в кухню, снимите с себя свои покрывашки и вымойтесь хорошенько.

Когда Гослинги встали, миссис Поллард повернулась к ним, протягивая каждой по очереди свою нежную, бледную руку. — Утешитель один. Возложите все свое упование на Него.

Миссис Гослинг всхлипнула; Бланш и Милли сделали такие лица, как в воскресных классах, когда жена викария вслух читает Библию. Но, когда они вышли в коридор, Бланш выпрямилась с облегчением. Как странно! Значит, не все еще переменилось…

На столе в кухне был приготовлен ужин — холодный цыпленок, картофель и капуста, компот из слив с битыми сливками и парное молоко в кувшине; но ни соли, ни перца, ни хлеба.

Умываясь, все три женщины весело болтали: они словно вышли на свежий воздух и на солнце из темной церкви, после длинной скучной службы.

За ужином появились еще две женщины, которых они раньше не видали — сильные, загорелые, с деревенским акцентом. Видимо, работницы, служанки, но тетя Мэй и Алли обращались к ним, как к равным. Разговаривали мало, да Гослинги были и слишком поглощены едой. Для них было целое пиршество.

Когда все кончили есть, тетя Мэй встала. — Слава Богу, сегодня поужинали засветло, но на зиму надо будет выдумать какое-нибудь освещение. У нас в доме не осталось ни свечь, ни керосину, — продолжала она, обращаясь к Гослингам, — и последние пять недель мы должны спешить кончить работу засветло. Вчера после ужина была такая темень, что мы даже умыться не могли. Ну, девушки, принимайтесь за работу.

Алли и две смуглых работницы поднялись с места, не очень охотно.

— Я начинаю стариться, — сказала тетя Мэй, — и потому позволяю себе некоторые привилегии — в том числе не работать после ужина. — Она зорко посмотрела на Гослингов. — Которая из вас тут на большая?

— Последние дни моя старшая дочь, Бланш, как бы взяла на себя руководство… — начала миссис Гослинг.

— А! Я так и думала. Ну-с, Бланш, пойдемте-ка