Общие сведения об этих текстах, а также конкретные причины обращения к их содержанию специально оговорены в процессе исследования. Добавлю, что лишь использование обширного корпуса «допольнительных» источников позволило рассмотреть каждый из исследуемых сепульведских и куэльярских текстов как сложную и многоплановую систему, сочетающую слои и элементы разного времени и происхождения.

2. Местная история Сепульведы и Куэльяра: объект и методы настоящего исследования

Все высказанные выше замечания, а также учет традиции, сложившейся в отечественной историографии пиренейской территориальной общины, определили объект и методологию предпринятого мной конкретно-исторического исследования местной истории Сепульведы и Куэльяра.

В центре внимания находятся три основных комплекса вопросов. Во-первых, определение особенностей внутренней структуры леоно-кастильской территориальной общины как формы организации власти на местах. Предполагается выяснить, было ли консехо свободной самоуправляющейся общиной, органом муниципального типа, очагом свободы в окружающем его феодальном мире. Следует учесть, что в основе этого мира лежала иерархия форм зависимости — привилегированных и непривилегированных. Уже само по себе это явление придавало относительный характер любой «свободе» (как, впрочем, и «вольности», и «привилегии»). Важно понять и то, какое же содержание вкладывали современники в понятие «свобода» консехо.

Решение описанной задачи представляется невозможным вне сопоставления территориальной общины Кастилии и Леона как модели организации власти на местах с теми критериями муниципальных учреждений, которые были показаны на примере запиренейского «вольного города». Лишь исходя из этого, можно найти ответ на вопрос, в какой мере консехо может быть охарактеризовано как муниципальное учреждение.

Второй комплекс проблем — выявление степени обоснованности сложившегося представления о пиренейской территориальной общине как сообществе мелких свободных земельных собственников. Новые данные ставят под сомнение старые представления о механизме ее возникновения. Предполагается выяснить, была ли община свободной изначально, или же она приобрела свою свободу впоследствии. Необходимо понять меру реальности этой «свободы», в том числе и потому, что речь идет о другой стороне все той же проблемы «свободного» характера консехо.

Лишь ответив на поставленные выше вопросы, можно подойти к решению третьего круга проблем, а именно к выявлению степени обоснованности характеристики местного рыцарства как нефеодального слоя, уточнению его места и роли в системе консехо.

Разумеется, одномоментное решение поставленных задач применительно ко всей городской истории средневековой Испании (и даже Кастилии) требует проведения работы совершенно иного масштаба и уровня сложности, чем представленная в настоящей книге. Однако избранная мной форма локального исследования все же позволяет достичь прогресса в осмыслении указанных проблем: важно лишь четко оговорить специфику региона и хронологического периода, о котором идет речь, с тем, чтобы в частном обнаружить зримые черты общего.

Как мне кажется, по причинам, приведенным выше, наиболее предпочтительным хронологически является период XIII — середины XIV в., который ныне абсолютное большинство исследователей воспринимают как эпоху наивысшего расцвета консехо-«муниципия». Принято полагать, что именно в этот период он в наибольшей степени соответствовал критериям свободных муниципальных учреждений.

Что же касается географических рамок исследования, то здесь наиболее значимым моментом представляется принадлежность Сепульведы и Куэльяра к исторической области Эстремадура в Центральной Испании (существующая ныне одноименная провинция охватывает лишь западную ее часть). Как уже говорилось выше, по мнению историков пиренейского средневекового города, именно в городах-крепостях этого региона сформировались наиболее зрелые формы «муниципиев». Кроме того, считается, что в приграничной Эстремадуре роль «народного рыцарства» в системе консехо была наиболее значительной. Поэтому выводы, сделанные на материале указанного региона, имеют значение, далеко выходящее за локальные рамки.

Крайне важным представляется и тот факт, что Сепульведа и Куэльяр относились к тому типу городов, который был, пожалуй, наиболее характерен для Эстремадуры XIII — середины XIV в. Будучи относительно небольшими, они тем не менее в определенные этапы своей истории сыграли весьма значительную роль в истории национальной. К тому же их размеры, а также военное, политическое и экономическое значение отличает высокая степень сопоставимости. Проблема источников, неизбежно возникающая в таких случаях и связанная с относительно меньшей сохранностью архивов малых и средних городов по сравнению с архивами крупных, как было показано выше, в данном случае отнюдь не является неразрешимой. Кроме того, параллельное использование материалов из собраний нескольких расположенных по соседству однотипных поселений позволяет в значительной мере заполнить существующие пробелы.

* * *

Главным методологическим принципом, которого я стараюсь придерживаться в конкретно-исторической части исследования, является последовательная опора на «идущий сам из прошлого, как бы составляющий его часть материальный факт письменного источника», как это называла О.А. Добиаш-Рождественская[344]. Декларируя этот откровенно позитивистский принцип, я вовсе не стремлюсь игнорировать колоссальную пропасть, которая лежит между представлениями современного человека и сознанием людей Средневековья. В моем случае эта пропасть была, пожалуй, еще более значительной в силу изначальной принадлежности к совершенно иной (пусть и несомненно европейской) культуре. В этом смысле мне вполне понятны истоки того скептицизма, который в отечественной медиевистике в конце 1960-х годов высказывал А.Я. Гуревич[345].

И все же я не разделяю представления о результате труда историка как о некой условной «конструкции» или «интерпретации» принципиально неуловимого прошлого, того, что постмодернисты называют образом другого. Я уверен: несмотря на то что факт субъективности исследователя и не может быть игнорирован, он вовсе не лишает полученные выводы научного смысла. Хотя бы потому, что само по себе открытие субъективности вовсе не ново: ее присутствие осознавал уже Геродот; о нем специально говорили Фукидид и Полибий. Каждый из них по-своему решал эту проблему. Не претендуя на абсолютную истинность содержания своих умозаключений, они все же декларировали стремление к точности и достоверности излагаемой информации в том ее объеме, который был им доступен.

Осознавая значимость этой проблемы, я не считал возможным закончить эту книгу до тех пор, пока не посетил Сепульведу (2006) и Куэльяр (2008), пока своими глазами не увидел ту материальную среду, в которой развивались процессы, о которых пойдет речь ниже. Как уже говорилось, оба города в значительной мере сохранили следы средневекового прошлого — не только топография, но и немалая часть памятников сохранилась до настоящего времени. То же можно сказать и о прилегающей местности, аграрный пейзаж которой не претерпел значительных изменений (на что, в частности, указывают данные скрупулезного исследования Э. Ольмоса-Эргедаса[346]). В немалой степени это же можно сказать и об общем укладе жизни кастильской провинциальной глубинки (что особенно справедливо в случае Куэльяра). Разумеется, сказанное не означает, что в Сепульведе и Куэльяре время остановилось. Но вместе с тем сохранившиеся следы живой истории как бы обрамляют данные письменных текстов, придавая им если не новый смысл, то новый статус, а