и которое в дальнейшем переиздавалось пять раз. С учетом издания Монтальво оно было в несколько измененном виде переиздано в 1979 г. Наконец, в 1998 г. была выполнена последняя, наиболее полная из существующих публикация, подготовленная О. Гонсало Мартинесом-Диэсом (при участии Х.-М. Руиса-Асенсио и С. Эрнандеса-Алонсо) и вышедшая в свет в рамках издательской программы «Фонд Санчеса-Альборноса» в Авиле[329].

Издание в полной мере учитывает все богатство сохранившейся текстологической традиции и включает 36 рукописей, относящихся к периоду до начала XVI в. Из них 35 отличаются крайней близостью содержания и разнятся главным образом расположением отдельных глав, их нумерацией, порядком отдельных законов в рамках титулов и др. Эта близость объясняется довольно просто: речь идет о списках, изначально сделанных в одной и той же — королевской — канцелярии с ограниченного количества прототипов и предназначенных для рассылки на места. К ним надо добавить также португальскую версию (сохранилась в кодексе XIV в. и поздней рукописи XVIII в.) и, кроме того, поздний по характеру текста кодекс 1313 г., содержащий поздние дополнения (ныне — в архиве Бривьески). В дополнение к этим рукописям в критическом аппарате учтено также издание Монтальво. В основу положена рукопись из библиотеки Эскориала (Escorial Z-III–16), отражающая наиболее раннюю версию текста и датируемая временем его провозглашения — 1255 г.[330]

Структурно текст памятника подразделяется на четыре книги, которые включают около 550 законов, объединенных в 72 главы (titulos), и охватывают все сферы права. В контексте настоящей работы особенно важным представляется содержание книг первой (регламентирующей статус и прерогативы различных представителей власти (начиная от самого короля) и должностных лиц вообще) и третьей, (посвященной вассально-сеньориальным отношениям). Вместе с тем для корректной интерпретации данных памятника также необходим учет максимально широкого контекста источников. Во-первых, перед нами памятник ius commune, доля правовой утопии в содержании которого априори представляется весьма значительной. Во-вторых, «Королевское фуэро» лишь в ограниченной степени было пригодно для функционирования в качестве местного судебника; в частности, в его тексте не отражен статус ряда категорий должностных лиц, существование которых в Куэльяре в описанный период засвидетельствовано другими источниками. В-третьих, учитывая специфику системы организации власти и статуса лиц феодального времени, следует отметить, что далеко не все они (как это отмечалось выше и применительно к пространному фуэро Сепульведы) подпадали под действие местного фуэро.

Таким образом, в процессе работы был прежде всего в максимально возможной степени расширен круг источников за счет привлечения текстов разных видов и происхождения, формально не относящихся к локальной истории Сепульведы и Куэльяра, однако позволяющих взглянуть с иной точки зрения на данные анализа актового материала, а также памятников местного права двух городов. Принципы их отбора оговорены ниже.

Источники иного происхождения: общие принципы отбора

Отбирая тексты, данные которых призваны дополнить информацию фуэро и актов Сепульведы и Куэльяра, я руководствовался априорным представлением о том, что сепульведские и куэльярские источники не возникли ex nihilo, а являлись частью сложного контекста, учет которого позволяет в максимально возможной степени разграничить общее и особенное в их содержании. В свою очередь, сложность этого контекста предопределила его формальное подразделение на отдельные сферы, каждая из которых, по существу, представляет собой самостоятельный контекст. Таких контекстов было выделено три.

1. Историко-правовой контекст позволяет понять содержание правовых институтов, отраженных в фуэро и в актовом материале Сепульведы и Куэльяра, как результат сложной эволюции испанского средневекового права. Для реконструкции этого контекста были привлечены важнейшие правовые памятники эпохи — от эдикта короля Эвриха (конец V в.) и позднее вобравшей его в свой состав кодификации законов вестготских королей — «Вестготской правды» («Книга приговоров»), первого испанского кодекса, сохраняющего живую содержательную связь с кодификациями постклассического римского права, до важнейших памятников рецепции ins commune, главным из которых являются знаменитые «Семь Партид» Альфонсо X. В историческом промежутке между этими крайними точками располагаются многочисленные памятники эпохи партикуляризации леоно-кастильского права — поселенные хартии и местные фуэро, которые также были использованы в процессе исследования. Среди последних выделю ранние фуэро Сан-Садорнина, Бербехо и Баррио (955 г.), Кастрохериса (974 г.) и Леона (около 1020 г.), а также пространные кастильские и леонские фуэро эпохи высокого Средневековья — фуэро Куэнки, Алькалы-де-Энарес, Ледесмы, Саморы и Саламанки (XII–XIII вв.)[331].

Такая постановка вопроса представляется тем более логичной, что система источников права в Кастилии и Леоне XIII — середины XIV в. отличалась крайней пестротой и включала как вестготские законы (главным образом в старокастильской версии — «Фуэро Хузго»), так и местные фуэро, и упомянутые кодексы «ученого права», и постановления кортесов. Замечу, что с точки зрения истории права избранный хронологический период XIII — середины XIV в. приобретает дополнительную мотивацию. Нижняя его грань совпадает с началом активной рецепции ius commune, а верхняя — с изданием знаменитых «Постановлений в Алькала-де-Энарес» («Ordenamiento de Alcalá», 1348 г.), которые внесли принципиальные изменения в систему источников права, положив начало тому процессу систематизации, который характеризует леоно-кастильское (а впоследствии и единое испанское) право последних столетий Средневековья и начала Нового времени.

2. Историко-документальный контекст дает возможность по-новому взглянуть на формальные и содержательные аспекты куэльярских и сепульведских актов XIII — середины XIV в. При его вычленении в качестве самостоятельного я учитывал известную особенность документальных источников, которые, являясь неотъемлемой частью правовой истории как таковой, одновременно обладают и значимыми особенностями. Специалисты по дипломатике хорошо знают тот колоссальный путь, который в своем развитии прошел средневековый документ — от римской вощеной или деревянной таблички, по существу простой памятки, не обладавшей самостоятельной доказательной силой в судебном заседании, до полноценного свидетельства, подлинность которой определялась сложной системой верификации (соответствием формуляру, нотариальным оформлением, подписями сторон или их полномочных представителей, печатью и др.)[332]. Вершиной этой истории стало оформление нотариата — одного из прямых следствий рецепции ius commune. Как известно, история средневекового нотариата берет начало в Италии, но в XIII в. распространившийся и на Пиренейский полуостров, включая Кастилию и Леон[333].

Сепульведские и куэльярские акты были частью этого сложного процесса, который оказал самое непосредственное влияние на их формуляр, способы верификации, присутствующую в них терминологию, содержательные аспекты и т. д. В связи с этим привлечение документов из других собраний — как городских, так и королевских и церковных (включая монастырские) позволяет не только проследить эволюцию отраженных в них конкретных правовых, социальных и иных институтов, не только дает значимый материал для компаративного анализа (хотя уже и этого было бы более чем достаточно), но и позволяет глубже осознать источниковедческие особенности документа, уточнить тот вопросник, с которым подходит к нему исследователь.

В настоящей работе решению этих задач способствовало привлечение сотен документов из различных (главным образом испанских) собраний, датируемых