Алкоголь моментально ударил в голову. Сразу пришла обманывающая легкость. Он съел яичницу, захрустел огурцом и, выпив вторую рюмку, невидяще уставился на экран. Там шла чужая жизнь. Перед его взором проносилась своя.

Невысокая, смуглая, тонкая, эта девушка-якутка больше походила на подростка — ни грудей, ни, простите, тугой попки — чем на учительницу английского языка. И только длинные и черные, как смоль, волосы, обрамлявшие узкое, безбровое лицо, выдавали принадлежность к противоположному полу. Она и ходила, как мальчишка, легко и быстро пробегая мимо окон их общежития на центральный рынок, одетая в джинсы и кроссовки. Черные волосы тревожно летели за ней, заставляя вглядываться.

Новая учительница английского языка в их поселковой школе появилась через год после его приезда в этот поселок, куда забросил ветер романтики. Хм-м… И он был, оказывается, когда-то способен на такие поступки, приехав за туманом на север в этот маленький поселок на юге Якутии. Думалось, покрутит тут баранку, накопит денег, вернется домой, в свой зеленый теплый город, женится и заживет, как все.

Местные девушки, как всегда, сразу обратили на него свое пристальное внимание. Ему подобное всегда льстило, и возможности пофлиртовать с ними он не упускал. Случился у него даже серьезный роман, чуть не закончившийся свадьбой. Светлана работала парикмахершой, была девушкой серьезной, ответственной, хорошо знала все наперед. Этим и приглянулась. Девушка жила с матерью в частном доме, замуж не выходила, хотя мужчины в ее жизни бывали, и как будто ждала его — вся с правильными мыслями, но с неправильными поступками. Последнее их и разлучило.

Ее прошлое ему не было интересно. По крайней мере, ни ревности к ее бывшим мужчинам, ни интереса он не испытывал, полагая, что каждый волен иметь свою личную жизнь, чтобы, наконец, найти своего единственного человека, предназначенного свыше. Сам он придерживался этого, легко вступая в самые разные отношения с девушками, однако до сих пор ни разу серьезно не затрепетало сердце, не полетело ни к кому навстречу так, что хоть в омут с головой.

С высокой и стройной, неулыбчивой Светланой поначалу было хорошо. Честная и непоколебимая, она шла по жизни с гордо поднятой головой, но когда дело дошло до привыкания, то оказалось, что девушка не так серьезна, как казалось.

Однажды он уличил ее во лжи: Светлана исчезла на два дня из поля зрения, а после — в маленьком поселке земля слухами полнится — оказалось, что ездила она к какому-то своему бывшему парню в другой поселок, хотя сказала ему, что была у заболевшей тетки.

После этого случая он стал присматриваться к ней поближе и увидел ее нос-клювик, непомерно глубоко сидящие глаза, жидкие, на десять рядов охимиченные, мертвые волосы, ее незаметную поначалу, мелкую неряшливость — недомытую посуду, небрежно наложенную на губы помаду, привычку закидывать вещи в смятом состоянии… Потом отношения сошли на нет. Светлана приходила несколько раз объясняться, к кому-то ревновала, сказала, что мать его ждет, он ей понравился, а он молчал.

Следы этой любви он замел вечеринками, где всегда были новые девушки, совсем глупые или, наоборот, матерые, у которых была одна цель — затащить в постель и выйти замуж. В постель к ним он шел, некоторое время встречался, вместе гуляли, пили, но все было одно и то же, все на одно лицо, один и тот же сценарий: застолье, веселье, постель, после воспоминания — кто с кем и зачем. Все изначально было известно, кто и что скажет, кто как себя поведет, что было ясно как день: в этой веселой среде, даже если кого и встретишь, то и дальше жизнь продолжится в том же духе, только обведенная обязательной формальностью загса.

Не то, чтобы он стоял на голову выше всех их. Нет, это был его круг, его знакомые, друзья по работе, по общежитию. И он насквозь был пропитан этим духом безалаберного веселья и попоек. Он был один из них. Но, видимо, судьба не стреноживала его избранницей отсюда, готовя ему другое. Так и случилось.

В тот день он шел, поставив машину, к себе в общагу и нагнал на улице эту девушку с летящими волосами. Поначалу он ее не узнал. На этот раз волосы были собраны сзади в тяжелый пучок, на девушке был серый строгий костюм, хорошо обрисовывающий ее узкий стан, а ножки в туфлях на каблуке оказались худющими и неровными. Девушка шла рядом с толстой русской бабкой и несла огромный тяжелый пакет. Ей было очень тяжело. Пакет был, видимо, бабки. Та еле, с тросточкой несла себя. Они о чем-то разговаривали.

У девушки вздулись вены на высокой шейке, казалось, еще немного, и она сама переломится пополам. Инстинктивно он метнулся к ней, вырвал из рук непосильную ношу. Она ойкнула от неожиданности и коротко окинула его взглядом. Он также скользнул по ней опытным глазом и увидел сразу все. И пот на аккуратно выточенном носу, и лучики редких бровей, и пухлый полуоткрытый рот с крупноватыми зубами, и враз опавшие от выхваченного пакета вены, и, главное, длинный разрез миндалевидных глаз с азиатской припухлостью, из-под которых глянули на него черные очи — резко и смело, будто выстрелили.

Он не ожидал такого взгляда. Ни улыбки на лице, ни привычного заигрывания. На секунду оторопел, удивился, подумалось, что вот, училка, англичанка, что-то из себя изображает, но ничего подобного не было написано на лице девушки. Лишь удивление легкой рябью скользнуло по ее узкому лицу, а затем глаза расширились и улыбнулись.

— Вот, сыночек, молодец, помог, а то тяжело нам обеим, — сказал старуха, — вот спасибо, а мы вот ужо скоро…

Он молча нес пакет. Девушка с бабкой шли впереди. И говорить было не о чем. Он растерялся. Привычные «Как вас зовут?» и тому подобное не подходили к этому случаю.

Вскоре бабка вырвалась вперед и засеменила быстрее к крашенной в зеленый цвет калитке. Он понял, что уже подошли. Старуха села на скамейку возле ворот, отдышалась, достала откуда-то из недр своей одежды платок, вытерла пот и сказала: «Вот, щас… Щас, подождите… Чаем вас угощу, моих помощников…»

— Да не утруждайте себя, Анисья Прокопьевна, — сказала было девушка. Но бабка властно сказала: «Пошли».

На крошечной веранде дома, с завешанным белым тюлем окнами, она включила электрический чайник, достала из шкафчика чашки. Потом обернулась к пакету, вынула оттуда кулечек конфет и печенье.

— Я, наверно,