"Все складывается хорошо, воина близится к победе. От этого радостно и тепло на душе. Но как я истосковался по гибким талам, что посадили на берегу канала, но его быстрым водам, растекающимся по арыкам, но раскрывшимся коробочкам хлопка. Часто в снах я вижу косички наших девушек, слышу, как звучно лопаются переспелые дыни, как наливается соком виноград.

Родная земля всегда со мной. Даже муравьи, тянущие соломинку, даже суслики, пугливо выглядывающие из норок… Как я хотел бы увидеть все это хоть на миг. И я увижу… Ждите меня, когда созреет черешня, когда поспеют душистые, круглые хандаляки, когда запоет в арыках тающий снег гор… С приветом, ваш сын Ариф".

И она ждала этого дня. Ждали его все матери кишлака, и дети, росточком меньше солдатского автомата, и повзрослевшие без парней девушки, и невестки, у которых на одной руке ребятишки, во второй — канар. Недавняя красота их потускнела, спины согнула непосильная тяжесть военных лет. Красоту их взял белоснежный хлопок, руки так сильно изранили его колючие коробочки, что никогда не вернуть им былую свежесть.

Долго ждала Саодат-оя. С первого тревожного дня черточками на стене в столовой она вела счет военным суткам. Еще, чтобы не сбиться, нанизывала на ниточку миндальные зерна. И вот зернышек набралось тысяча четыреста восемнадцать… Поспела черешня, сбежала с гор талая вода, кончилась война, а вестей от младшего все нет и нет. А мать без устали вела счет дням разлуки, ждала и надеялась. Потом и ее терпеливое сердце устало, но оно отказывалось понять, что не вернутся с войны ее дети.

…В тойхоне стало шумно. Свадебное веселье отогнало воспоминания. Саодат-оя мгновенно перенеслась из тревожного далека в этот торжествующий двор. Среди свах она заметила Сумбулу. Они обменялись улыбками.

— И Сумбула пришла, — сказала Саодат женщине, что стояла рядом.

— Тоже дочь выдала. А невестка у нее теперь — как младшая дочь.

Туман застлал глаза Саодат-оя: женился сын Сумбу-лы. Не будь войны, и она испытала бы это счастье, а Сумбула давно была бы ее невесткой.

— Да-а! — задумчиво ответила она женщине.

Это "да" значило: жизнь быстротечна, как вода в горной реке. Казалось, совсем недавно Сумбула и ее Ариф любили друг друга, а теперь у нее уже есть внуки.

Сумбула! Сумбула! Саодат-оя всегда принимала ее слишком близко к сердцу. И радовалась, и страдала, ревновала и за себя, и за своего дорогого Арифа, который навсегда остался для нее восемнадцатилетним парнишкой.

Как бы он был счастлив, если бы война не вырвала его из объятий матери!..

У Саодат-оя гулко застучало сердце, она почувствовала себя плохо и незаметно удалилась из шумного кружка женщин.

Осенью, когда с полей уже собрали урожай, мальчишка-почтальон принес Саодат-оя неожиданную телеграмму: "Приглашаем вас на открытие памятника вашему сыну…" Сообщался адрес: Киевская область…

Когда мать прочитала телеграмму, точно оглушило ее. Значит, конец всем ожиданиям и надеждам. Ариф похоронен там, на Украине.

— Лучше бы мне умереть, чем тебе, мальчик мой! Зачем тебе памятник — ты бы мог еще долго жить. Почему бы и тебе, как другим сыновьям, не быть рядом со мной? О, горе мне! — простонала она.

Она пошатнулась, тихо вскрикнула и упала без чувств на горячий от солнца пол веранды. На ее крик из дома выскочила босая невестка — вдовая жена старшего сына.

— Что с вами, мама?

Невестка принесла воды, брызнула несколько капель на лицо старой женщины, дала ей попить. Он медленно открыла глаза и тихо спросила:

— Чапан в доме есть?

— Есть, есть, — поспешила успокоить ее невестка.

— А тюбетейка, платок?

— Найдутся…

— Подари все это мальчику-почтальону. И дай ему десять рублей.

Невестка обвела взглядом двор. Перепуганный мальчишка-почтальон, оказывается, стоял под корявым тутовником. Его широко раскрытые глаза и приоткрытый рот выражали крайнее удивление. Он ждал, чтобы расписались в получении телеграммы.

Невестка вошла в дом и вскоре вышла оттуда с подарками.

— Подарите сами, мама, мне неудобно…

Саодат-оя, держась за бок и постанывая, поднялась, подозвала мальчика и, как ни отказывался почтальон, вручила ему подарки.

— Не отказывайся, сынок, — сказала она, — этой весточки я ждала тридцать лет. — Глаза ее наполнились слезами. — Тридцать лет… — повторила она шепотом. Какие найду слова благодарности для людей, что установили памятник моему сыну. А отец его так и не дождался никакой весточки?..

До этого дня Саодат-оя не могла ни траура объявить, ни надеть траурные одежды, — она ничего не знала о сыне. Теперь пришла пора расстаться со всякими надеждами на его возвращение.

Не мешкая, невестка наполнила кувшин водой, повесила чистые полотенца: в любую минуту могли нагрянуть люди. Наверное, не осталось в кишлаке человека, который теперь не знает про телеграмму.

…Одной из первых узнала о телеграмме Сумбула. Волнение охватило ее, одолели воспоминания. Ночью она не сомкнула глаз, ее воображение восстановило лицо Арифа…

У реки два берега,

Оба хороши, ер-ер.

Ну, а брови девушки.

Словно камыши, ер-ер.

Если бы меня она

Позвала с собой, ер-ер,

Я б в любви и радости

Прожил жизнь с такой,

ер-ер.

Ариф всегда пел эту песню просто и задушевно, чем был и знаменит в кишлаке. И она, хоть нередко слышала незамысловатый мотив, заслышав вновь, бросала все дела, даже если подводила усмой брови, что, как известно, для девушки — дело первостепенное.

Перед отправкой Арифа на фронт они, погрустневшие, возвращались с поля.

— И вы уедете? — спросила она, лишь бы прервать тягостное молчание.

— Конечно. Чем же я хуже других мужчин нашего кишлака?

Сумбула замолчала. Сердце ее учащенно вабилось, руки стали тяжелыми, непослушными. Сама не ожидая того, она вдруг произнесла:

— Я вас… — от волнения у нее перехватило дыхание, продолжить она не могла.

— И я… — с радостью отозвался Ариф. Глаза его вспыхнули.

— Я вспомнила одну притчу, — смущенно сказала Сумбула. — В старину шах приказал кузнецу: "До рассвета сделай мне тысячу гвоздей, не то прикажу казнить". Умные люди говорят: пока молот ударит, наковальня отдохнет. Так и кузнец решил: "Все равно не успею выполнить шахский приказ, лучше высплюсь перед смертью". Пришел домой и завалился спать.

Гонец прискакал с рассветом, разбудил кузнеца и велел дать ему… четыре гвоздя. У кузнеца не было ни одного. "Зачем тебе четыре гвоздя?" — удивленно спросил он.

"Мой шах скончался ночью и нечем заколотить его гроб", — ответил гонец.

Как знать, может быть, пока вы доедете до фронта, Гитлера уже загонят в гроб и останется только заколотить его четырьмя гвоздями.

— Нет,