пищит Зои.

Она явно напугана моим напором, смехом, энергией, и это возбуждает еще больше. Спасибо тому парню, умершему сегодня на клумбе, – он поделился со мной своей искрой жизни, которую я намерен использовать этой ночью на полную катушку!

Глава 24. Виктория

Нервное напряжение последних дней сковывало меня.

Я ощущала себя словно в коконе из собственных мыслей и эмоций, стягивающих мое тело, мешающих дышать полной грудью.

Не знаю, что там говорят психологи насчет стадии принятия, но, по-моему, невозможно принять тот факт, что за тобой охотятся, словно за диким зверем.

Осознание этого давит непомерным грузом.

Оно всегда с тобой.

Ты просыпаешься и засыпаешь лишь с одной мыслью: как это будет, когда они наконец найдут свою цель и Иван не сможет меня защитить? Не может же он охранять меня вечно и ни разу не ошибиться…

Я думала, что сейчас мы постараемся как можно быстрее убраться подальше от аэропорта, от самолета, где Иван в очередной раз спас меня от смерти.

И вдруг – музей…

Я совсем не понимала, зачем он предложил это, хотя догадывалась. Я уже не раз ловила на себе его внимательный изучающий взгляд – так добросовестный врач смотрит на проблемного пациента, искренне беспокоясь о его здоровье. Думаю, он это затеял, чтобы я отвлеклась, немного расслабилась.

Хочу так думать.

Что все это – ради меня.

Так мило…

Но я бы предпочла, чтобы все как можно быстрее закончилось. Или меня бы уже убили наконец, или…

Ничего другого на ум не приходит. Никакого «или…». Без вариантов. Не знаю, как Иван сможет кардинально решить мою проблему.

И сможет ли?

Сомневаюсь.

С каждым днем все сильнее.

Еще немного, и я смирюсь с неизбежностью своей смерти. Скорее всего, Иван видит это, и потому решил прописать мне такое вот несколько странное лечение, даже не спросив, нравятся мне музеи или нет.

Признаться, я не знаю даже, как бы ответила на этот вопрос.

Я, к стыду своему, в музеях была, только когда училась в школе, в рамках нескольких обязательных походов вместе с классом. Увы, но они оставили впечатление чего-то скучного и неинтересного. Даже уже не помню, как те музеи назывались. Один – что-то про технику, которая меня не интересовала. Второй – про атомную энергетику, которая не интересовала еще больше.

Я не была круглой отличницей – так, хорошистка, витающая в облаках своих мечтаний и оттого с высоты тех облаков не запоминающая приземленно-неинтересный материал. Я и театры со школьных лет не люблю, так как сводили нас, помнится, учителя пару раз на какую-то непонятную ерунду, добровольно-принудительно собрав с родителей деньги на билеты и ничего толком не объяснив. Так и не вынесла я ничего из тех музеев и театров, кроме ощущения впустую потраченных родительских денег и своего личного времени.

О чем вкратце и поведала Ивану в такси.

На что он загадочно улыбнулся и сообщил:

– Крылья нельзя прирастить насильно. Их нужно выращивать бережно, как растения. Иначе они засохнут и отвалятся, не прижившись.

– Хорошо сказано, – вздохнула я. – Но, боюсь, что мои крылья уже мумифицировались и рассыпались в пыль.

– Научиться летать никогда не поздно.

Я посмотрела на него с удивлением.

Вот уж никогда бы не подумала, что эта каменная машина для убийства умеет так красиво выражать свои мысли.

А еще я заметила, что он как-то по-другому на меня посмотрел.

С теплотой, что ли…

Хотя, скорее всего, мне показалось. В этих холодных, бесстрастных глазах тепла – примерно как в айсберге. Глянешь – и хочется отвести взгляд, настолько безжалостная, мощная энергия таится в ней. Словно в пистолете, ежесекундно готовом к выстрелу.

Выходим из такси.

Возле входа в музей – памятник, постамент которого вмонтирован в широкую лестницу. На постаменте бронзовая фигура сурового пожилого мужчины в плаще с тростью в одной руке и старинной шляпой в другой. Возле его ног, врезанная прямо в постамент, лежит фигура обнаженной девушки.

– Сегодня мы к ним в гости, – говорит Иван, кивая на памятник. – И только к ним. У нас мало времени, а музей огромен. Потому придется ограничиться лишь одной жемчужиной из россыпи. Но, на мой взгляд, самой крупной, которую ты точно никогда не забудешь.

Нам везет: очередь в кассы небольшая, и мы быстро оказываемся внутри музея…

Широкие коридоры, красивые потолки, множество картин на стенах.

Глаза нарисованных людей словно следят за посетителями.

Ловлю себя на том, что перед некоторыми произведениями искусства хочется остановиться, обменяться взглядами с теми, кого давно нет на свете, но кто, благодаря искусству мастера, живет уже не одно столетие, увековеченный на холсте.

Однако Иван настойчиво ведет меня дальше, вглубь музея, пока мы не оказываемся в небольшом мрачном зале, на стенах которого висят небольшие, но реально страшные рисунки.

Жуткие старухи.

Омерзительные физиономии.

Огромный мужчина со спутанными волосами держит в руках тело младенца без головы…

Мне становится неприятно.

– Что это? Зачем мы здесь?

Иван молчит, переводя взгляд с одной картины на другую.

Проходит минута.

Вторая.

Наконец он тихо спрашивает:

– Чувствуешь энергетику, исходящую от рисунков? Я сейчас не про то, что на них изображено. Я про нечто, что ощущается внутри тебя. Словно некие тайные струны задеты, о которых ты никогда даже не подозревала.

– Я чувствую, что мне здесь не нравится. Хочется уйти отсюда… Одного взгляда на эти работы достаточно, чтобы ощутить настоящий страх.

Говорю искренне. Казалось бы, всего лишь рисунки, а впечатление от них невыносимо неприятное…

– Вот именно, – кивает Иван. – В Париже я посетил музей современного искусства лишь из-за одной картины, где изображена женщина с голубыми глазами. Я не смог смотреть на нее больше трех минут, отвел взгляд. Впечатление схоже с тем, что ты ощущаешь сейчас, да и я тоже. Магия таланта, которую не передают репродукции. Художник через годы показал нам часть своей души. Ее темную часть, которая в той или иной степени есть у всех.

– Зачем тебе это? Почему ты так хотел попасть сюда?

– Видишь ли… Я многие годы пытаюсь понять, как из обычного ребенка вырастает безжалостный убийца. Что происходит с его душой, психикой, сознанием, и почему в результате темное начало побеждает. Здесь, в этом зале, концентрация темного. Его выжимка. Квинтэссенция. Суть, которую ощущает любой, кто сюда заходит. Теперь мне будет легче чувствовать темное начало в людях, анализируя при этом, насколько оно сильно по сравнению с абсолютной тьмой души, сконцентрированной в этом месте.

Сказать, что я была поражена откровением Ивана, – это ничего не сказать.

Внезапно передо мной словно приоткрылась дверь в его сознание, в то, чем живет этот человек, как видит этот мир, насколько тонко чувствует его. Анализировать тьму души других людей, сравнивая ее с мрачными картинами гения, – этого я не могла осознать полностью.

Это было пока что недосягаемо для меня… и привлекало, как все недосягаемое.

Сейчас я уже совсем другими глазами смотрела на этого человека, скрытая грань личности которого только что приоткрылась мне.

Кто-то, услышав подобное откровение, подумает, что человек не в себе.

Кто-то решит, что нарвался на убежденного мистика, верящего во всякую чушь.

И если бы я сама не чувствовала мрачную,