один, то поправляя другой. Агнесса намотала на веретено серебристо-белого льна и расположилась поблизости под апельсиновым деревом, тоненькими беленькими пальчиками суча пряжу и устремив задумчивый взор больших темных глаз на раскинувшееся вдалеке глубокое синее море, но не переставая размышлять о давешних странных происшествиях и о ночных сновидениях.

– Дитя мое, – обратился к ней монах, – обдумала ли ты то, что я сказал тебе накануне?

Щеки ее залились ярким румянцем, когда она ответила:

– Да, дядюшка, а вчера ночью мне привиделся странный сон.

– Сон, сердечко мое? Что ж, не таись, поведай мне, что тебе привиделось. Во сне наши земные чувства замирают и безмолвствуют, чтобы мы могли отверзнуть очи духовные.

– Мне приснилось, – начала Агнесса, – будто я сижу в раздумье, как сидела давешним вечером в лунном свете, и тут из-за деревьев вышел ангел…

– Неужели? – с интересом спросил монах, поднимая голову. – И в каком облике он предстал тебе?

– В образе молодого человека в сияющих белоснежных одеяниях, глаза у него были глубокие, как вечность, над челом трепетало серебристое пламя, а в руке он держал ветку лилии, совсем как та, о которой ты рассказывал, исполненную света.

– Наверное, то был архангел Гавриил, – предположил монах, – тот самый, что предстал перед нашей блаженной Пресвятой Девой. Он сказал что-нибудь?

– Да, он прикоснулся ко лбу моему лилией, и на меня снизошли необычайный покой и умиротворение, и тогда он изрек: «Господь избрал тебя!»

– Истинно, – заключил монах, поднимая взор и благочестиво осеняя себя крестным знамением, – это мне ниспослан знак, что Господь услышал мои молитвы.

– Но, милый дядюшка, – промолвила Агнесса, смешавшись и покраснев от стыда, – в моем сновидении было что-то странное: святой ангел удивительным образом походил на молодого человека, который явился сюда вчера ночью, а почему так – ума не приложу…

– Возможно, святой ангел принял облик давешнего юноши отчасти для того, чтобы показать, сколь прекрасной может сделаться спасенная душа, а значит, и для того, чтобы наставить тебя усерднее молиться. Точно так же святая Моника узрела Блаженного Августина среди ангелов, облаченного в белые одеяния, хотя в ту пору он еще оставался мирянином и безбожником, и через это видение на нее снизошла благодать молиться за него еще тридцать лет, пока он не стал, к ее невыразимой радости, благочестивым епископом. Твое сновидение – верный знак, что этот юноша, кто бы он ни был, войдет в Царствие Небесное твоими молитвами. Скажи мне, сердечко мое, это первый ангел, которого тебе довелось узреть?

– Ангелы никогда прежде мне не снились. Во сне мне являлись Пресвятая Дева, и святая Агнесса, и святая Екатерина Сиенская, и иногда они словно бы подолгу пребывали у моей постели, а иногда брали меня с собой в какое-то чудесное место, где самый воздух был напоен музыкой, а иногда ниспосылали мне столь чудесные цветы, что, проснувшись и не увидев их, я не могла удержаться от слез. А почему ты спрашиваешь, милый дядюшка, неужели ты часто видишь ангелов?

– Не часто, душа моя, но иногда мне удается чуть-чуть разглядеть их. Впрочем, надобно бы тебе увидеть картины нашего Фра Беато Анджелико, которому ангелы являлись постоянно, ибо он жил жизнью столь блаженною, что, казалось, пребывал скорее не на земле, а на небесах. Он никогда не заботился о земных предметах, не желал писать картины ни за деньги, ни за покровительство сильных мира сего, не хотел он также занимать важные, ответственные церковные посты, даже когда, восхищаясь его благочестием, его хотели сделать епископом, но держался в стороне от всяческой суеты, в тени. Он имел обыкновение говорить: «Те, кто хочет трудиться во имя Христово, должны идти за Ним»[29]. Картины его, изображающие ангелов, поистине чудесны, а одеяния их у Фра Беато играют всеми цветами радуги. Все мы неколебимо верим, что на картинах своих он запечатлел истинные небесные видения.

– Ах! – вздохнула Агнесса. – Как бы мне хотелось узреть что-то из этих чудес Господних!

– Почему бы и нет, дитя мое. Он написал одну картину, где изобразил рай на золотом фоне, а посреди небес поместил Господа нашего, увенчивающего Богоматерь, в окружении всех святых и ангелов, а цвета для этой картины избрал столь яркие, что они напоминают облака на закате: золотистые, розовые, пурпурные, аметистовые и зеленые, словно только что распустившиеся нежные весенние листочки; ибо ангелы – это цветы и птицы Господни, они сияют и поют, дабы возвеселился рай Его, и нет на земле ничего, что сравнилось бы с их яркими, переливчатыми, радужными красками, – так говорил Фра Беато Анджелико, а он видел их собственными глазами. А еще надобно заметить, что им свойственна чудесная, воздушная легкость, они плывут над землей, словно невесомые облака, а одеяния их по произволению Господню струятся, точно пелена тумана, что колеблется, колышется и вьется на солнце. А какое чудо их лики! Они столь исполнены чистоты и величия, но притом смирения, что поражают своей невыразимой прелестью, ведь, как никому иному, блаженному Фра Анджелико было даровано запечатлеть бессмертную красоту души.

– Великого благословения и милости удостоился ты, дядюшка, если тебе позволено было их увидеть, – сказала Агнесса. – Я готова бесконечно о них слушать!

– Он написал одну небольшую картину, – продолжал монах, – на которой изобразил Успение Пресвятой Богородицы, и, разумеется, ни одни смертный не мог бы вообразить ничего подобного чудесному лику отходящей в мир иной Богоматери, столь слабой, немощной и нежной, что никто не может взглянуть на Нее, не увидев в Ней своей собственной умирающей матери, но вместе с тем исполненной такой святости, что нельзя тотчас не узнать в Ней Богоматерь, а вокруг Нее теснятся скорбящие апостолы, а над Нею показан сам Господь наш, принимающий на руки Свои Ее отлетающий дух в облике новорожденного младенца, ибо благочестивые живописцы изображали блаженную кончину святых как рождение в вечной жизни.

– Сколь великая благодать должна исходить от таких картин! – воскликнула Агнесса. – Мне кажется, создание таких чудесных вещей – одно из самых блаженных деяний… Дорогой дядюшка, – добавила она, помолчав, – говорят, в этом глубоком ущелье обитают нечистые духи, они часто подстерегают и завлекают своими чарами неосторожных путников, особенно в ночные часы.

– Это меня нисколько не удивляет, – отвечал монах, – ибо надобно тебе знать, дитя, что в древности наша прекрасная Италия столь полно, столь безраздельно предалась идолопоклонству, что даже самая земля ее исторгает из себя руины храмов и камней, оскверненных языческими обрядами. Особенно на здешних берегах не найти ни единого городка или деревни, не запятнанных такими пороками, блудом и нечестивыми радениями, о которых, по словам апостола, стыдно и говорить[30]. Эти самые