не принадлежала честь создания оригинальных образцов изящного искусства, пока они не обрели вдохновения в христианстве. Искусство Древнего Рима было второразрядной копией своеобразного, легкого и воздушного греческого и часто отличалось затейливостью, но никогда – живостью и самостоятельностью. Именно средневековому религиозному искусству, в особенности умбрийской и флорентийской школе, обязаны мы неповторимым расцветом итальянского духа. Вновь возродившись в современной Европе, древнегреческое искусство, хотя на первый взгляд и обогатило тогдашнюю живопись и скульптуру, сделав их более изящными и утонченными, в конце концов задушило и убило их, подобно тому как сверкающий яркими красками тропический паразит высасывает все соки из дерева, которое поначалу словно бы ласково обвивает. Творчество Рафаэля и Микеланджело отмечает высшее совершенство и начавшийся упадок оригинального итальянского искусства; именно по мере того, как их идеи утрачивали христианскую сущность и проникались древнегреческим началом, они теряли особую живость и неповторимый итальянский характер. Они вновь превратились в древних римлян, умелых подражателей и старательных имитаторов художников прошлого, забыв о своей роли боговдохновенных царей и первосвященников, возвещающих новое национальное движение.

Звуки утреннего гимна, распеваемого монахом, пробудили Агнессу и Эльзу, и почтенная матрона тотчас же насторожилась:

– Батюшки мои! Какие же легкие у братца моего Антонио! Не успел проснуться, как уже поет во все горло! Так и всегда было: он еще мальчиком своим пением будил меня до рассвета.

– Он счастлив, как эти птицы, – промолвила Агнесса, – потому что, как они, поднимается к небу.

– Да уж, на птиц он похож… Он всегда был благочестив, только и думал, что о своих молитвах да о карандаше. Но работник из него был никудышный. На бумаге-то он тебе оливковое дерево нарисует так, что любо-дорого поглядеть, но заставь его подрезать оливу – и любой дурак справится с этим лучше.

Завершив утренние молитвы и простую трапезу, Эльза приготовилась идти торговать. Ей пришло в голову сказать, что гостя неловко оставлять одного, и под этим благовидным предлогом не пускать сегодня Агнессу в город. Разумеется, так она наивно надеялась скрыть внучку от глаз кавалера, которого подозревала во всех смертных грехах.

Ни Агнесса, ни монах не стали нарушать ее безмятежный покой и не посвятили ее в подробности давешнего происшествия. Агнесса хранила молчание по привычке, поскольку сдержанности в отношениях с бабушкой ее научило несходство характеров, из-за которого она не могла доверить ей сокровенного. Бывает, что одни натуры не могут открыться другим, потому что лишены общего языка. Живя в одном доме, трапезничая за одним столом, иногда даже разделяя одно ложе, они навсегда остаются друг другу чужими, все общение между ними сводится к обсуждению самых примитивных повседневных нужд, а едва решившись выйти за пределы этого узкого бытового мирка, они обнаруживают, что говорят на разных языках и не могут понять друг друга.

– Агнесса, – сказала Эльза, – сегодня ты мне за прилавком не понадобишься. Спрядешь лен да составишь компанию дяде. Думаю, тебя это только обрадует!

– Конечно, бабушка, – весело отвечала Агнесса. – Дядюшкин приход для меня всегда праздник.

– Я покажу тебе и другие рисунки в требнике, – сказал монах. – Слава богу, вчера ночью в уме моем родилось столько новых замыслов, как будто розовый куст расцвел и покрылся множеством цветов. Когда я бываю занят этой богоугодной работой, даже в сновидениях моих Господь Бог подсказывает мне что-то.

– Да уж, умные мысли во сне часто приходят, – заключила Эльза, – но что касается меня, я работаю слишком много и оттого сплю слишком крепко, потому-то и снов почти не вижу.

– Что ж, братец, – сказала Эльза после завтрака, – приглядывай сегодня за Агнессой хорошенько, ведь поблизости целая стая волков рыщет, так и точит зубы на молоденьких овечек.

– Ничего не бойся, сестрица, – безмятежно откликнулся монах, – ангелы небесные не оставят ее своим попечением. Если бы только глаза наши прозревали незримое, мы увидели бы, что малые сии, верующие в Христа[27], никогда не бывают одни.

– Хорошо тебе говорить, братец, но никогда не бывало, чтобы ангелы взяли на себя хоть какую-нибудь мою работу, разве что я сама за нее усердно бралась, а если уж заговорили о девицах, то Господь ведает, что каждой потребен целый сонм крылатых стражей. Вокруг столько бесчинствующих, разгульных молодцов, да сладкоречивых любезников, да глупеньких, пустоголовых развязных девиц вроде Джульетты, что хлопот не оберешься, чтобы уберечь от зла даже самых скромных. И это притом, что Агнесса одна из лучших: воспитанная, набожная, послушная, да еще и трудолюбивая, как пчелка. Вот посчастливится тому, кто получит ее в жены. Хотела бы я посмотреть на мужчину, который будет ее достоин.

Беседа эта происходила, пока Агнесса собирала в саду апельсины и лимоны и складывала их в корзину, с которой бабушка намеревалась пойти в город. Сквозь открытую дверь долетали серебристые переливы гимна, который она напевала, – то был фрагмент духовной песни в честь святой Агнессы:

Не перлы подарите мне,

Не лалы, полные огня,

А розу, алую, как кровь

Того, кто умер за меня.

Отрину все земные я

Заботы суетного дня

И воспарю под звездный свод

К тому, кто умер за меня.

– Теперь ты убедилась, сестрица, – обратился монах к Эльзе, – как прочно замкнул Господь двери девичьего сердца? Не бойся за нее, и я не уверен, сестрица, стоит ли тебе вмешиваться в Промысел Божий и мешать очевидному призванию дитяти, ведь она решила всецело посвятить себя Богу.

– Хорошо тебе говорить, братец Антонио, у тебя же никогда не было своих детей, и где тебе понять, как горячо материнское сердце любит детей и внуков! Я ведь тебе уже твердила, надобно святым проявить благоразумие и понять, что не к чему забивать голову уходом в монастырь девице – единственной надежде и опоре бедной старухи, и если они от нее отстанут, так только лучше будет. Агнесса – благочестивая девочка, любит молиться и петь гимны; когда-нибудь она и муженька своего полюбит, как надлежит честной женщине.

– Но знаешь ли, сестрица, что в раю первые места будут уготованы девственницам, которые следуют за Агнцем[28].

– Быть может, и так, – холодно отвечала Эльза, – но нам с Агнессой и последние места сгодятся. Пусть уж лучше мне будет полегче да поуютнее на земле, а в раю-то я уж как-нибудь потерплю (да введет нас туда Богоматерь!).

С этими словами Эльза подняла большую, квадратную, полную золотистых плодов корзину на голову и, высокая и величественная, зашагала к месту своих ежедневных трудов.

Монах уселся на садовой стене, положив рядом папку, и погрузился в работу над своими рисунками, то завершая