себе…

…и в то утро.

Помнишь?

Ревекка поднялась.

Умылась.

Надела нарядное платье.

Оставшееся от старых времен.

Выходные туфли.

Причесалась.

Припудрила щеки.

Подкрасила губы.

И прилегла на прибранную кровать.

Ты дал ей яд.

Подождал, пока уснула.

Поправил волосы.

Положил красиво руки.

Обвел все вокруг глазами.

Помедлил…

…и

только

после

этого

сам

проглотил

смертельную

пилюлю.

Опять Потаповский переулок.

Комната опустела.

Всё давным-давно в антикварном.

Падает теплый свет от абажура.

На столе гефилтефиш.

Оранжево-розовые кружки морковки.

Янтарное желе.

Алеся здесь впервые.

Ты, Ревекка, согнулась.

Плохо слышишь.

Но все равно

красотка.

И в свои 90.

Кричишь через стол

моей маме:

– Бася!

Тебе ЭТА нравится?

Мне нравится!

ТА?..

Мне совсем не нравилась!

А ты, дедушка, меня расхваливаешь:

– Какой художник!

Нарисовал голую женщину.

Как живая!

– Молчи, Иосиф.

Она лучше тебя

понимает в искусстве, —

говорит Ревекка.

А вот вы снова молодые.

1923.

У фонтана.

Нарядный мальчик.

Папина тросточка в руках.

Это ваш Марик.

Фотограф В. Сокорнов

отретушировал

недетский взгляд.

Взгляд в будущее:

в 6 июля 1938 года.

г. Москва

Сретенка, Рыбников пер.

д. № 2 / 6, кв. 1

Брускину И. И.

5 / 7 – 38

7 вечера

«Дорогие папа и мама!

Доехал благополучно,

хотя пришлось

отмахать 9 км пешком.

Я помещаюсь

в корпусе № 4,

комната № 2,

койка № 360.

Сегодня

с утра

болел живот.

Вероятно,

вчера выпил

слишком много

холодной воды.

Сейчас чувствую

себя хорошо.

Жалею,

что не взял

серых брюк.

В белых

здесь никто не ходит.

Вчера вечером

в клубе

был концерт.

Я его не дождался

и лег спать.

Сейчас там урок танцев.

В библиотеке

взял книгу «Кочубей».

Прочел почти половину.

В общем,

пока не скучаю.

Распорядок такой:

в 7 ч. 30 м. – подъем, умывание, зарядка;

в 9 ч. – завтрак;

в 1 ч. – обед;

в 4 ч. 30 м. – чай;

И часов около 8 – ужин.

Кормят хорошо.

Завтра,

наверное,

пойду

купаться.

До

пляжа

1

или

1,5

км.

Я

там

еще

не

был

…

6 июля 1938 года Марик утонул.

1941.

О нас с Леркой

никто пока не догадывается.

На стене тень

от медной кроватки

с шишечками.

Я буду их отвинчивать потом.

Мама причесана на косой пробор.

У папы море волос.

Алка грудная.

Смазалась.

Люська с Зойкой

стрижены под машинку.

Зачем?

Ведь мама гордилась,

что даже

в эвакуации

у детей

не было

вшей.

Скоро папу побреют наголо —

и на фронт.

Летать на бомбардировщике.

А мама возьмет вас,

бабушку,

дядю Йоську.

И на Урал.

Там, однажды

оставив вас одних,

она поедет в город Ирбит.

Менять вещи на картошку.

На обратном пути

ее арестуют.

Как спекулянтку.

Картошку

отберут.

Настало время.

Я родился.

В рубашке.

Лежу тихо в кроватке.

Полузадушенный,

завернутый в кулек.

Сплю.

Папа —

«дамский мастер» —

счастлив.

Назвал гостей.

Пир-на-весь-мир.

Люське повезло:

ей платье купили.

Шелковое, красное.

Солнце-клеш.

Рукава фонариком.

Голубцова

корзину фруктов принесла.

И шишкинские мишки.

Богатая была.

Жена Маленкова!

Чиликин с Кириллиным

напились.

Прыгают через стол.

Поосторожней, господа.

Бокалы-то чужие.

Не разбейте!

Не то Удельная,

не то Кратово.

Гамак между соснами.

Веревки для сушки белья.

Мы с Леркой вечно деремся.

Алка с Зойкой

в трофейной одежде.

В округе носится

бешеная собака.

Мы с Леркой

ее видели.

Белая.

На вид

не скажешь.

На террасе кто-то беседует.

Наверное, бабушка с папой?

Да нет.

Папа,

как всегда,

на работе.

– А глазки у тебя,

мальчик,

черненькие.

Забыл помыть,

– говорит мне взрослая тетенька

в автобусе.

Тетенька эта

мне не нравится.

А ты, Лер, не забыла?

Мы с папой вышли постоять

возле дома.

Посмотреть на демонстрацию.

С бумажными пионами в руках.

Мне кажется,

мы их сами сделали.

Какой выдался денек!

Все раздетые ходили.

И мы тоже.

Я в одной кепке.

Без пальто.

Нам стало грустно вдруг.

Решили, что неродные дети.

Просто так решили.

Не помню,

кто первый сказал.

Тогда же задумали убежать.

На трамвае.

Сели и доехали до конечной.

Потом засомневались.

Есть захотелось.

Передумали.

И вернулись.

А в крепдешиновых платьях – сестры.

Ксеня и Маруся.

Тоже вылезли

на солнышко погреться.

Они мордовки.

Ксеня – моя первая, добрая

и самая любимая няня.

А малюсенькая Маруся – дворничиха.

По-русски так и не научилась говорить.

Замуж не вышла.

Ее в семье

до старости

девушкой звали.

Это они жили в котельной

со своим отцом Олеем.

Олей все дымил

в обвислые прокуренные усы.

Прищуривал и без того узенькие глаза.

Да мастерил нам:

столик с дверцами для бабушкиных лекарств,

кухонную полку для посуды,

табуретки.

Мне – самокат на подшипниках.

Я ходил кататься

на горбатую улицу Радио.

А Нюрки ни одной.

Только не говори,

что забыла.

Не поверю.

У Трефы – щенки.

Все побежали смотреть.

Лерка тоже.

И мне хочется.

«Нюрка, пусти!»

Ни в какую.

Что на тебя нашло?

Повела к своим подружкам

в деревянный домик.

За углом.

В окнах —

вата,

блестки.

Приношу домой

крашеные яйца.

Мама говорит:

«Смотри,

не отравись!»

Здесь совсем малютки.

Лет пять-шесть.

Коротенькие штанцы на лямках.

Чубчик.

Чубчик кучерявый.

На тебе синенький свитерок.

Папа из Германии привез.

Я – мизинчик.

Мы с тобой

Гига и Гага.

Не разлей вода.

Наташки Котельниковой —

разлучницы —

еще нет

в нашей жизни.

Фантики, карты.

Трон, трамвай, прятки.

Клад, каток…

Кукольный театр, наконец.

Красота!

Алка бумагу принесла.

Золотую и серебряную

с красным узором.

Для хлопушек.

Настоящий моряк Валя

прислал Зойке открытку

с крейсером.

У Люськи сессия.

Сидит

и зубрит.

Рядом жених-очкарик

в лыжном костюме

из чертовой кожи.

Из кожи черта, что-ли?

Тили-тили-тесто.

Люська его не любит.

«Гриша!

Мети лучше,

а то жена будет

с бородой!» —

кричит мне бабушка

из соседней комнаты.

Мы с тобой, Лера, собрались в Физкульт

шпиона ловить.

Пойдем по снегу

след в след.

Только до конца.

Если повезет,

догоним!

Шпионов-то много.

У одного фотоаппараты в очках.

Он каждый день приходит.

Наш дом фотографирует.

Понятное дело:

на крыше будка.

В ней зенитчики сидят.

Салют пускают.