Они учились. Несколько коротких минут – или же часов – битвы сделали их сильнее. Они методично сражались, применяли оружие, чтобы убивать и охранять. Они держались.

Вот только мертвецы были неумолимы. Они сгрудились вокруг двери трактира в поисках входа.

Путь им преграждал Кнайт. Он принимал на себя удары мечей и когтей, даже не пытаясь блокировать. Он всё равно не мог пошевелить руками. Ему нужно было просто прикрывать дверь. Достаточно просто. Просто. Но так тяжело.

По его бокам стекала зелёная кровь. Ему было холодно. Его резали ножами. Его кололи. Группа нежити набросилась на него, нанося удары, кусая.

Другой Рабочий сбросил с него зомби. К нему присоединились ещё двое, и они смяли остальных, ломая их, разбирая на части, словно здание или тушу для разделки.

Кнайт попытался пошевелиться, но почувствовал, как опускался на землю. Это плохо. Он должен стоять. Он должен стать щитом. Рыцарем. Он двигался в форме буквы L, но в его имени таилось большее. Он был защитником. Защитником невинных. Она говорила ему об этом. Он запомнил. Он помнил всё.

Один из Рабочих остановился перед Кнайтом. Кнайт силился вспомнить его имя. Гарри? Да, Гарри. В честь Гарри Каспарова, одного из величайших гроссмейстеров всех времён. Хорошее имя.

Гарри стоял рядом с Кнайтом, пока остальные их прикрывали. Он произнёс:

— Ты умираешь.

Кнайт больше не чувствовал своего тела. Но он все ещё мог видеть. Зелёная кровь… его кровь окрасила землю.

— Да.

Это был бессмысленный комментарий. Он напрягся, чтобы задать более важный вопрос.

— Она в безопасности?

— Да.

— Хорошо.

Больше нечего было сказать. Перед глазами Кнайта становилось всё темнее. Но он изо всех сил старался стоять, чтобы заблокировать дверной проём собственным телом ещё хоть немного. Это было важно. Он проскрипел Гарри:

— Защити её.

Рабочий кивнул.

— Конечно. Пока мы не погибнем.

— Хорошо.

Мир становился всё темнее. И холоднее. Но Кнайту было всё равно. Он просто хотел снова сыграть партию в шахматы. Он был уверен, что стал лучше. И если… если она будет жива, может быть, она будет помнить. Он любил играть с ней. Каждый раз, неважно, как их было мало, как коротки они ни были.

Он хотел бы сыграть ещё одну партию. Он начал бы с Северного гамбита, рискованно, но он надавил бы на неё так сильно, как только мог. Просто, чтобы услышать, как она смеётся от восторга или хвалит его. Если бы он мог сыграть ещё одну партию в этом тёплом зале – это было бы совершенным блаженством, если бы…

Кнайт не закрывал глаза. У него не было век, которые можно было бы закрыть. Но он застыл, и что-то покинуло его. Другие Рабочие не обратили на это внимания. Они сражались, истекая кровью, сдерживая врага. Только один разумный заметил это среди мёртвых и живых. Только одному разумному было не всё равно.

Эрин.

***

Они умирали. Эрин сидела в своём трактире и слышала это. Она знала это. Они умирали.

Все они.

Рабочие сражались снаружи, так близко, что она могла слышать их разговоры. Это были короткие фразы, которые вырывали куски из её сердца.

— Я упал.

— Мне оторвало руку.

— Продолжайте без меня. Защитите её. Пожалуйста.

Бесстрастные интонации. Но не бесстрастные слова. Она слышала, как они падали и умирали, умоляя других продолжать сражаться. Защищать. Защищать её.

Это было больнее, чем всё остальное. Сильнее, чем боль от ножевых ранений, сильнее, чем любая другая физическая боль. Но она не могла пошевелиться. Она была прикована к месту не в силах что-то сделать, кроме как спрятаться.

Спрятаться в трактире, пока её друзья умирали.

Она не знала их имён. Она забывала их по мере того, как они говорили. Но она знала их. Она играла с каждым из них в шахматы. Учила их. Клбкч и Паун приводили их бесчисленное количество раз, и Эрин знала каждый их ход в шахматах.

И они умирали. Ради неё.

Она попыталась пошевелить ногами. Они дрожали, упираясь в деревянный пол, отказываясь держать хоть часть её веса. Её руки были такими же.

Они умирали. Она должна была что-то сделать.

Эрин схватилась за сковороду, но затем выпустила ручку. Она закрыла уши руками и свернулась калачиком. Она боялась.

Боялась.

Страх был всепоглощающим. Это было даже не осознанное чувство, с которым Эрин могла бороться. Это было как базовая математическая аксиома, неизменная часть вселенной. Если она будет бороться, если она попытается бороться, она умрёт. Она не сможет преодолеть это.

Но она всё ещё могла двигаться. Эрин чувствовала это. Она могла бежать. Рабочие защитят её. Если она побежит…

Что-то в Эрин восстало против этой мысли. Бежать? Бежать, пока они умирали за неё?

Это был единственный разумный выбор. Но они умирали. За неё. И это делало бегство неправильным.

Даже если это спасёт её? Нет. Это было невозможно. Они все были в ловушке. Нежить повсюду. Эта тварь приближалась. Бегство было лишь более медленной смертью.

Эрин вздрогнула. Она услышала последние слова Кнайта. Они резали её, вырывая куски из её души. Она хотела бы двигаться. Хотела бы…

Её нога дёрнулась и ударилась о стол. Эрин услышала, как что-то грохнулось на пол, и вздрогнула. Она посмотрела вниз.

В лунном свете что-то покатилось рядом со стулом и остановилось. Эрин уставилась на это.

Она увидела шахматную фигуру, лежащую на полу. Это была сломанная фигура коня, дрейка, держащего меч и щит, только кто-то сломал её так, что остались только ноги и основание.

Эрин медленно наклонилась, чтобы поднять её. Она взяла шахматную фигуру в руку и ощупала острые края.

Девушка поставила её на доску. Она уставилась на две стороны, белую и чёрную, залитые красным светом глаз Шкуродёра. Её сердце было наполнено страхом. Её разум был сломлен ужасом. Но её душа кричала о смерти её друзей.

Рука Эрин шевельнулась. Она толкнула вперёд фигуру белой пешки. Она колебалась, а затем переместила чёрную пешку на две клетки вперёд.

Пешка на E4. Пешка на E5. Следующих ход сделал Слон на С4. Классический дебют.

Эрин медленно начала играть. Это было неправильно. Это было неправильно, когда Рабочие истекали кровью и погибали. Но она всё равно играла, на автомате, на чистом инстинкте.

Фигуры двигались механически. Эрин играла, а время вокруг неё замедлялось. Время остановилось. Время…

Время было странной штукой. Иногда оно не имело значения, а