Девчонки сбились внутрь зала. Их пошитые или купленные к выпускному летние красивые платья подчёркивали буйство радости и даже торжественности момента, нахлынувшей ниоткуда серьёзности.

Учителя, родители здесь же. Они устроились за столами из столовой, переговаривались между собой, кивали, обсуждали каждого.

Ведущей была молодая учительница пения, перед этим объявлявшая наши фамилии в актовом зале для вручения аттестатов. Теперь она объявила вальс, и редкие пары на три четверти стали кружить наперекор всем сидящим, стоящим и говорившим.

Через весь зал, боясь помешать танцорам, в нашу сторону направилась тогда моя одноклассница Танька. Я заметил её решительность и позавидовал какому-то неизвестному, которого она наградит и прижмёт к себе в танце.

Пока она шла, перед ней соединялись пары и дальше кружились, выходя на средину, но она была упорна и, лавируя, продолжала подходить к нам всё ближе и ближе.

Вдруг она чуть поменяла направление, остановилась прямо перед нашей шумной, говорившей между собой компанией. Мы все замерли на полуслове в надежде.

Итак, кто же он? Вот она протянула руку и… Все разом сделали шаг к ней навстречу. Она же в свою очередь отвергла всех и показала на меня.

Вмиг пространство между нами опустело, и пацаны испарились. Она взяла мою руку, поглядела прямо в глаза. Мысль, что я не умею танцевать вальс, что мы в нём просто не совместимы, кольнула тогда, обожгла.

Я с безразличием отдёрнул свою руку, пожал плечами. Нет, если бы она была похожа на какую-нибудь знаменитость или киноактрису, то, конечно, а эта, подумаешь, какая-то Танька.

Я демонстративно отвернулся. А она, оглядевшись по сторонам, увидев всеобщее любопытство окружающих, просто сразу оттуда исчезла, будто её там и не было. Бегом, она уже оказалась на выходе, заставив расступиться всех зевак.

Ко мне быстро подскочил тогда друг Лёшка:

— Дурак же ты, — и помчался за ней следом.

Потом они, говорят, поженились…

Она идёт, приближается сюда, к машине! А я в ней сижу и от стеснения смотрю абсолютно не в её в сторону и жду…

Снова засуетилось моё сердце, заворочалось, забилось чаще. «Милая», ты для меня с большой буквы.

Добро пожаловать сюда! Человек, а не машина ждёт тебя. Поедем с ветерком, прямо внутрь Нового года!

А что, и поедем!

Повесть.

Синее небо.

Синее небо. С одной стороны на нём солнце, а с другой стороны синь, бескрайняя, глубокая, густая. Вон в этой субстанции плывёт серебристый маленький самолёт, оставляя за собой туманную полоску. Он призывно и настойчиво тянет полоску за собой, куда, одному Богу известно.

Так внезапно народившаяся позади от него, белая, она появляется не сразу и на каком-то небольшом удалении по ходу от серебристого начинает увеличиваться, расползаться прямо на глазах. Дальше её подхватывает высотный не досягаемый с земли ветер, превращая в широкую, величественную пузырчатую полосу — след от моторов, который и замечает с земли простой наблюдатель. Динамичная и одновременно чарующая, она надолго остаётся в глазах, памяти, а, значит, и в его душе. А на бескрайнем синем фоне вдруг возникают видения настоящего и будущего. К наблюдателю живо приходят мысли, становясь и мечтой, и памятью одновременно.

Говорят, что если долго всматриваться туда вверх, то можно увидеть даже силуэты ночных звёзд, только надо не отвлекаться на эти самолётные полосы летящих там чёрными точками птиц, не брать во внимание посторонние звуки и мысли, а если уж ты их увидел, эти слабые, неяркие точки, то сбудутся все твои желания. Надо только сильно-сильно сосредоточиться и уловить этот своеобразный необходимый кураж, надо просто сильно захотеть и всецело раствориться в нахлынувшей синеве.

Марьям была таким наблюдателем и очень любила в одиночку вот так долго смотреть на небо, просто мечтать. Вспоминала себя, бегущую по двору совсем юную девочку: угловатую, волосы чёрные, как смоль. В них вплетены белые ромашки, такие живые маленькие солнышки. Она их с нежностью поглаживает рукой — красивая, наивная, верящая в своё счастливое будущее. Она гордилась своей красотой, ведь об этом ей говорила её мама: «Красавица моя, самая, самая. Я так тебя люблю, моя девочка!»

Вспоминалось, как мама нежно гладила её волосы с вплетёнными в них ромашками и показывала маленькой Марьям волшебство синего неба. «Милая моя мамочка!» — думала она.

Раиса, так звали маму, была красивой, хорошо сложенной женщиной, и когда родилась Марьям, ей было около двадцати. Она часами проводила время с дочерью, учила её говорить первые слова, ходить. Это от неё малышка услышала про «надо, нельзя, плохо и хорошо». Мать учила свою девочку радоваться и наблюдать, думать и переживать. А её руки? Их ласковое материнское прикосновение запомнила Марьям на всю жизнь.

Они разлучилась, когда малышке было чуть больше трёх. Она помнила, как однажды вывалили в ограду машину с углём для топки зимой, целый самосвал. Уголь был чёрным и блестел на солнце. Вверху куча состояла из мелких камней, а внизу, ближе к краям, камни были большими. Марьям подошла к куче и потрогала пальчиком черноту. Уголь оказался пугающим, грязным, и это совсем ей не понравилось. Она потеряла к куче всякий интерес.

Но вдруг начались крики и ругань. Пьяный отец кричал на маму. Он страшно тогда пил, а в тот день влил в себя, видно, немереное количество и совсем одурел. Такие приступы ревности с ним случались часто. Дальше была страшная ссора. Отец окончательно рассвирепел и, подбежав к чёрной куче, начал яростно кидать угольные камни, не целясь, исступленно, во что придётся. Они летели со свистом, ударялись об забор, ворота, стены, оставляли в месте удара чёрные следы. Он кидал их куда попало, без разбора и пощады, оставляя навсегда чёрные отметины в памяти девочки. Он стал похож на бешеное животное, рычащее на весь мир громким, злобным, пугающим, идущим откуда-то из нутра страшным рыком.

Марьям удивлённо смотрела на этот ужас и как бы окаменела, превратившись в маленькую статую. Страха у неё почему-то не было. Она просто замерла среди моря криков и грохота ударов.

— Мама! — позвала она тихонько, но мать услышала.

Раиса схватила в охапку девочку и попыталась вынести её из опасной зоны, спасти её. Дикий вепрь догнал их и начал бить. В память Марьям навсегда врезались его беспощадные удары, которые сыпались по маминой голове, спине, животу… Она только прикрывала собой, как получалось, своего дорогого ребёнка, как могла, увёртывалась, отворачиваясь, пригибаясь пониже к земле. Удары пьяной ярости до Марьям