Шрифт:
Закладка:
Как-то Тимур, изрядно пьяный, а, значит, абсолютно дурной, попытался изнасиловать Марьям. Сначала он заманил её к себе в пристройку, чтобы она помогла ему в каком-то пустяковом деле, а как только девочка переступила порог его жилья, сразу набросился на неё.
Марьям сжалась, как пружина, а потом собрала все свои силы и оттолкнула его, побежала прочь в двери. Она ночевала в овчарне. Теперь представьте девятилетнюю девочку, без одежды, дрожащую от холода, босоногую среди овец и коз. Что же она чувствовала в этот миг, когда угроза сильнее исполнения?
Так Тимур стал для неё этой постоянной угрозой. После того случая он стал часто специально попадаться ей на глаза, всегда нагло улыбался в лицо, шипел на неё, как змей, приговаривая:
— Куда ты денешься с подводной лодки.
Как-то Тимур украл деньги у бабки, а Марьям увидела это и ей рассказала. Разборка была жуткой, пыль до потолка. Марьям даже не знала, что есть такие скверные слова, которые звучали в этих семейных криках.
В один из дней бабка приказным голосом произнесла, обращаясь к Марьям:
— Пойди в сарай, телят надо попоить.
Та повиновалась ей, ничего не подозревая. Она прошла в баню, начала подогревать воду в чане, включила кипятильник. Вдруг за спиной из угла она услышала голос Тимура:
— Ты меня волнуешь, когда упрямишься, это меня-то, тобой горячо любимого! Я хочу сделать что-то и сделаю сейчас. Давай, садись в воду, сначала помою тебя! — и мужчина, смеясь, начал приближаться к ней, намереваясь исполнить задуманное, сорвал одежду.
— В воду, собака, в воду!
Она упала, обезумев от ужаса. Спас тогда её брат Камиль. Он прибежал туда на крики, остановил одуревшего Тимура. Она же, воспользовавшись моментом, побежала раздетая, босиком прочь на улицу, потом к ближайшим соседям. Давай стучать к ним в дверь — ей никто не открывает, она по сугробам — к другому дому, потом — к третьему. Уже окраина.
«Всё, это смерть!» — это последнее, что она помнила, упав без чувств.
Хозяева, увидев её в окно, занесли в дом, растёрли. Хозяйка набросила на бедняжку целых три одеяла. Окончательно очнулась Марьям только утром, хотя она его-то как раз и боялась.
Тем временем братья-садисты подрались.
— Ты понял? — кричал Камиль на Тимура, нанося удары по рёбрам и голове.
— Понял. Буду вторым, после тебя.
— Ни черта ты не понял, — и саданул его по челюсти так, что тот надолго вырубился.
— А, может, и я ей тожа ничего плохого не сделаю, тожа…
Негодяй заулыбался своей беззубой, мерзкой улыбкой. Потом они нашли где-то самогон и помирились. Подумаешь, дело-то семейное…
И над притихшим аулом раздался громкий храп этих страшных тигров.
Через пару дней за Тимуром приехал из райцентра полицейский уазик, уделанный грязью по самую крышу. Приехавшие громко застучали в ворота, намеренно дразнили задремавшую в будке добродушную собаку по кличке Жуфа, а когда поняли, что она их не тронет в силу её добрейшего характера, подошли к самым дверям дома, постучали в окно.
На стук и крики к ним навстречу вышла испуганная баба Гафия.
— В чём дело? — спросила она.
— Здесь такой-то Тимур проживает, он дома?
— Да, — сказала она и повела полицейских к Тимуровой двери, куда все и скрылись.
Марьям, испугавшись людей в форме, тем не менее во все глаза наблюдала за происходившим из окна, как-то связала это с приставаниями к ней и дальнейшей дракой братьев.
Минут через пять вывели в наручниках Тимура. Он плёлся, хромая, низко опустив голову. Синяки и кровоподтёки после драки с Камилем были жуткими. Было видно, что ему трудно дышать. Вдруг он споткнулся и рухнул на землю, за что получил увесистый пинок от конвоиров в бочину, и, вскрикнув от боли, всё же умудрился погрозить Марьям кулаками, обвитыми стальными наручниками.
Марьям отпрянула от окна и закрыла глаза. Она ведь просила у своего синего неба этого и даже больше, ведь она так хотела, чтобы Тимур вообще исчез…
— Куда это его? — спросила она у бабки.
— В тюрьму дурака, за его старые дела, что-то украл, — ответила ей та.
Когда Марьям исполнилось четырнадцать, она попала с подачи уличных соседей и ходатайства школьного руководства аула в детский дом в областном центре. Мол, Марьям истязают и домогаются, что она ходит голодная и раздетая, что отец сидит, а матери у неё нет, бабка Гафия не родная ей, а двоюродная и не справляется с её воспитанием.
Потянулись длинные, однообразные дни детдомовской жизни. Марьям становилась красивой девушкой, хотя по годам была немного угловатой.
Никто в детдоме не любил красоты. Старшие девочки как раз тоже. Они всячески издевались над ней, травили, дразнили «конченой».
Однажды напали на неё в тёмном коридоре. Оглушили внезапностью. Не запомнила лиц из-за этого. Удары по рукам и спине. Слёзы. Ненависть к ней кого-то, про кого и не знала. Кроссовки и туфли. Мелькание. Удары. Голову обхватила руками, защищала. Пол перед глазами. Притворилась, что в отключке. Скрылись потом бегом. Тишина. Трудная дорога до туалета. Надо привести себя в порядок. Холодная вода в лицо. Обтёрлась кое-как полотенцем.
Через пару дней, когда она немного оклемалась, ей была устроена «тёмная» сразу у входа в спальню. Накинули на голову одеяло. Опять удары, опять пол. Опять та же обувь. Молчала и терпела, никому не жаловалась, дома-то привыкла к такому.
Нет ничего страшнее детской корпоративной ненависти, основанной на зависти. Объединившись против неё, маленькие изверги могли сделать такое, что не придумать их старшим соратникам: садистам и насильникам. К примеру, они распускали, раскидывали целую катушку ниток на матрац, на котором спала Марьям, стелили сверху простыню и ждали, пока жертва заснёт, а потом тянули за концы нити. Марьям через сон чувствовала, как что-то движется в ногах, под головой, на боку, везде. Она переворачивалась и от испуга, естественно, просыпалась. Чтобы себя не выдать, маленькие злюки переносили свои игры на другую ночь, а когда им меняли постель, убирали нитки, потом снова раскидывали свои забавы, издеваясь над Марьям.
Воровство было здесь не удивительным, а привычным делом, только не для Марьям. Что-то друг у друга крали, а показывали на новенькую Марьям, что это она сделала и что они это видели.
