к себе Каннахн, восхищаясь ее красотой — дивной юной грудью, изящными руками, подобными изгибающемуся бамбуку, сверкающими белизной зубами. Доносилось мычание коров, звавших своих телят; по дороге шли пастушки со сверкающими ожерельями, неся на своих плечах ягнят, топорики и ведра полные молока.

Вместе с Каннахи пастушка Мадари прошла ворота, за которыми начиналась ее деревня и над которыми всегда висел флаг, возвещающий о победе над врагами. Селение со всех сторон защищали ров и глухой лес. Здесь можно было увидеть стрелометную машину в форме изогнутого лука, громадный капкан с черными клешнями, пращи для метания камней, кипящие котлы для устрашения врагов, огромные чаны, где плавилась медь, наполненные камнями корзины, железные крюки, цепи, западни в виде птицы андалей. Повсюду были натыканы железные столбы, торчали острые мечи, лежали связки стрел и гвоздей, тиски для сжимания вражеских голов, станки для прокалывания пальцев врагов, пытающихся преодолеть стену, приспособления для вырывания глаз, покрытые шипами шары, тараны, тяжелые гири, огромные железные балки, лежащие поперек хода, дубины, метательные машины и многие другие страшные снаряды.

Глава XVI

Убийство Ковалана

С радостью привела пастушка Мадари в свою хижину Ковалана и хрупкую Каннахи. Ограда из терновника отделяла глиняный домик Мадарн, укрытый в прохладной тени, от остальных хижин, в которых жили пастушки, занимавшиеся продажей кислого молока. Вместе с другими пастушками, украшенными браслетами, Мадари приготовила Каннахи, благоухающей, словно лотос, свежую воду для омовения. После того как Каннахи освежилась, Мадари с почтительным поклоном сказала ей:

— Вы пришли сюда и своей безыскусной красотой заставили померкнуть искусственную красоту наших женщин, украшенных золотом. Вот моя дочь Айяй, она будет прислуживать вам. Я буду заботиться о вас, словно о самой большой драгоценности. Останьтесь здесь со мной! Великая отшельница оберегала вас от невзгод пути и повелела сопроводить в это спокойное место. Ваш супруг будет спокоен за вас.

Затем Мадари обратилась к девушкам:

— Ее супруг исполняет трудный обет воздержания шраваков, поэтому принесите теперь же нашей гостье лучшие чаши, в которых она вместе с моей дочерью могла бы приготовить достойный завтрак своему мужу.

Девушка-пастушки скоро вернулись, неся изящные чаши, плоды хлебного дерева, которое никогда не цветет, огурцы с извивающимися прожилками, зеленоватые гранаты, манговые плоды и сладкие бананы, отборный рис и молоко от своих коров. Все это они поднесли Каннахи со словами:

— Прими это, о госпожа, украшенная круглыми браслетами!

Пока Каннахи нарезала кривым ножом разные плоды, ее нежные пальцы стали красными от сока, капельки пота выступили на ее чудесном лице и закраснелись дивные глаза. Каннахи отвернула свое лицо от почерневшего очага, когда помогавшая ей Айяй разжигала огонь соломой, и стала варить своему возлюбленному супругу завтрак, какой могли приготовить только ее умелые руки.

Искусной женскою рукой для Ковалана приготовили сиденье из пальмовых листьев. Когда он сел, его супруга взяла глиняный кувшин с водой, своими лотосоподобными ручками омыла ноги мужу и обрызгала круг него землю прохладной водой, словно возвращая ее из оцепенелого состояния. Положив завтрак на расправленный лист молодой банановой пальмы, она обратилась к мужу со словами:

— Вот, мой господин, кушайте!

И после того как были выполнены все обряды, предписываемые ведами для тех, чья варна следует за варной воинов[100], они приступили к еде.

Мадари и ее дочь, взирая восхищенными глазами на Ковалана, воскликнули:

— О господин, вкушающий эти дивные яства! Не в твоем ли облике явился сюда сам Сапфироцветный[101], который вкушал в пастушеском селении еду, приготовленную руками Ясодхи? И не в облике ли твоей красивой супруги, руки которой украшены многочисленными браслетами, явилась сюда та, что служит светочем нашего племени и некогда па берегу реки Ямуны выручала из беды Сапфироцветного? Наши глаза не могут насладиться зрелищем такой редкой красоты.

После того как Ковалан поел, Каннахи дала своему обожаемому супругу лучшие листья бетеля и орехи. Ковалан подозвал ее к себе и, приласкав, сказал:

— Могли ли наши родители вообразить, что нежные ножки моей жены способны пройти через опаленный солнцем каменистый пустынный край, по безлюдным местам, где путникам угрожают пики свирепых мараваров. Не наваждение ли это? Иль это сильная карма? Не знаю ничего, но мое сердце стеснено печалью и тревогой. Суждено ли еще спастись такому, как я, что промотал свои молодые годы в кругу глупых кутил и вожделеющих сладострастниц, среди пошлого смеха сквернословящих юнцов? Не я лн предал забвению заветы древних, не я ли глумился над их мудростью? Я ослушался моих родителей. Я был не в силах даже увидеть многие свои пороки. А сколько страданий причинил я тебе, о ставшая мудрой в столь юные годы! Но стоило мне позвать тебя в этот огромный далекий город, и ты без колебания последовала за мной. Какие только жертвы не приносила ты ради меня!

— Мне не дозволялось в отсутствие моего супруга, — сказала Каинахи, — делать приношения приверженцам дхармы, заботиться о брахманах, радушно принимать отшельников, встречать гостей, достойных нашей семьи. Как могла, я пыталась скрыть мою печаль и тяжесть одиночества от вашей высокочтимой матери и мудрого отца, наделенного царским величием. Но они чувствовали мое горе и одаривали меня нежными, ласковыми словами, шедшими из полного состраданья сердца. Когда я заставляла себя улыбаться, их сердца сжимались от горя, словно они чувствовали мою боль и отчаяние, сокрытые глубоко в моем сердце. Вы пожелали пойти путем, который не восхваляете, но что бы ни случилось, мой супружеский долг неизменен, и потому я оставила наш дом и пошла за вами.

— Ты покинула, — говорил Ковалан, — не только родителей и близких, но и ласковых подруг и милых своих служанок. С собой в тяжелым путь ты взяла лишь скромность, естественную простоту и бесконечную преданность, столь восхваляемую непорочными мудрецами. Отправившись со мной, ты помогла мне забыть мои горести. Ты золото, ты драгоценное ожерелье! Ты словно гирлянда благоухающих цветов! О мое божество, олицетворяющее стыдливость, о светоч обширного мира! Нежный бутон супружеской верности, ты поистине богиня красоты, исполненная смирения! Теперь я должен уйти и возьму с собой один браслет с твоей маленькой ножки. Не предавайся печали, я скоро вернусь к тебе.

Снова и снова обнимал он свою любимую жену, лотосоподобные глаза которой были полны печали, и видя, что Каннахи остается здесь совершенно одна, без единой своей подруги, Ковалан почувствовал, как тоскливо сжалось его сердце. Глаза его застилали слезы, когда он простился с женой и пошел неуверенным шагом из пастушеской хижины. Дорогой навстречу ему шел бык с горбом — то