Однажды он решил вернуться домой не по бульварам, а дальним путем, по набережной реки. В тот вечер рабочие, хлюпающие в жиже талого снега, неторопливо развешивали по городку разноцветные рождественские гирлянды, светящихся ангелов, изумрудные и сапфировые звезды. Капитан вдыхал сырость и зябь, с удовольствием утонув в темно-синих сумерках, которые возле реки немного напоминают шелк.

Поперек боковой улочки пугливо трусила кошка. В припаркованной неподалеку машине смеялись. На том, портовом берегу таились темные очертания кранов, будто огромные, впавшие в дрему ящеры, стерегущие тишину. Из окна пекарни раздавались приглушенные голоса. Капитан прислушался: обсуждали сообщение метеорологов, ожидающих в этом году вторжение в городок урагана. По их словам, безудержная госпожа Алевтина на днях проснулась и уже кружится где-то посреди моря, увлекая в свой яростный вихрь снежинки и хрустальные капельки дождя, безжалостно кроша хрупкую наледь, баламутя толщи волн. Сейчас она все еще там, между морем и небом, разрумяненная, разгневанная, необузданная. Предугадать невозможно, но совсем скоро она наберет силу, распалится и двинется к бухте. После двухлетней отлучки госпожа ураган обещает быть как никогда жестокой.

Метеорологи предупреждали о невиданных по силе штормах. Сиплый хозяин пекарни собирался на время урагана натянуть на витрины щиты, распустить персонал по домам и переждать несколько дней. Кто-то нерешительно возразил ему, что в прошлый раз тоже стращали штормами, предрекали проблемы с электричеством и разрушение домов, но в итоге в городке неделю лили дожди и хозяйничал шквалистый ветер. Ни одно дерево не пострадало, ни один провод не оборвало. Может быть, и выбило окна где-то в частных домах, но витрины менять не пришлось.

Подходя к дому, капитан впервые выпустил из головы весь последний год жизни и залюбовался, как вечерний городок на глазах озаряется зеленоватыми витринами, рождественскими ангелами и тусклыми вывесками, ласкающими проулки умиротворяющим светом. Вывеска парикмахерской на углу, как всегда, мигала, напоминая глаз, в который попала пылинка. Ее дрожание усиливало тишину перекрестка, соседних безлюдных улочек и соснового сквера с каменными скамейками в виде овец и улиток.

На кухне Лида, укутанная в старую ангорскую шаль, от этого похожая на нахохленную сову, шепталась с хромой старухой-соседкой, нагрянувшей под вечер измерять давление. Не доверяя показаниям своего ручного тонометра, старуха часто приходила по вечерам, до сих пор не теряя надежду выиграть соревнование со сватьей – кто окажется крепче, кто кого переживет, кто в итоге наденет черный костюм, траурную шляпку и выронит всепрощающую слезу на похоронах ненавистной родственницы, великодушно отпустив все грехи и обиды.

Видимо, Лида со старухой тоже обсуждали прогнозы метеорологов, обещающих вторжение в городок урагана. Чуть склонившись над столом, указав слезящимися бульдожьими глазами в сторону припозднившегося капитана, старуха что-то бормотала, понизив голос. В коридоре был слышен только ее шепоток, похожий на бульканье закипающего супа. Капитан на всякий случай прислушался, и кое-что ему все-таки удалось разобрать:

– …все получает? Кто же это ему так часто пишет? Ты бы узнала…

– …капитану пишут часто, – со старательным ударением на каждом слове подхватила Лида. Она произнесла это хлестко, умышленно повысив голос, чтобы он расслышал.

Капитан на всякий случай прикинулся сосредоточенным и медлительным. Он намеренно замешкался в прихожей, даже слегка перестарался: уронил с вешалки плащ, споткнулся о рядок тапочек и ботинок. Наконец, уловив спасительное шипение раздуваемой манжетки тонометра, он опомнился, выхватил письмо из внутреннего кармана пальто. И поскорее проследовал к себе в комнату.

Он хранил письма в жестяной коробке из-под печений. Под стопкой пожелтевших квитанций, телефонных счетов, забытых чеков и гарантийных талонов. На днях, почуяв отчаянное любопытство Лиды, он перепрятал коробку в дальний угол секретера, куда в последний раз заглядывали года два назад. Здесь, будто в полутемной гробнице, покоился разбитый бинокль, будильник без батарейки, наручные часы с оборванным ремешком, ручки без стержней, растрепанные кошельки, заброшенные блокноты и патефонная пластинка – нечаянно вынырнувшие из прошлого, кое-как уцелевшие в схватке со временем вещи.

Обычно он читал письма, когда Лида отлучалась в дальнюю аптеку у железнодорожной станции или убегала на заседание кружка. Проводив ее взглядом до остановки, дождавшись, когда подойдет маршрутка, заботливо проследив, как Лида влезает внутрь, капитан еще пару минут стоял навытяжку у окна. Потом, оживившись, он нетерпеливо разрывал конверт, каждый раз оставляя множество зазубрин и лохмотьев по краю. Он присаживался на диван, высвобождал письмо и читал, закинув ногу на ногу. Сдержанно хмыкал, совсем забыв, что на нем войлочные домашние тапки. Иногда он вздрагивал от вторгающихся в комнату гудков и криков с улицы. И не замечал, как дом медленно заливают сумерки, а за ними – скуповатый свет фонарей, похожий на золотую краску, осыпавшуюся с хрупких и невесомых новогодних шаров его детства.

4

Последнее письмо отличалось от всех остальных. На сиреневом конверте с тремя расплывчатыми штемпелями и рядком марок, изображавших старинные автомобили, был указан обратный адрес. Капитан почувствовал, что он написан кротко. Если бы можно было писать тихо, то адрес выводили почти шепотом, не размыкая губ, чуть округлыми печатными буквами с неожиданным завитком «у». Поскорее упрятав нераспечатанный конверт в карман, он побрел к дому вдоль серого бетона рыбоконсервного комбината, по улочке утонувших в снегу приморских вилл, с наслаждением втягивая ноздрями вкусный дух жареной рыбы, которым пропахла стылая синь неба. Он забыл, что совсем недавно, истязаемый лихорадкой, перестал надеяться увидеть приморские виллы и пустынные заснеженные улочки хотя бы еще раз, напоследок. Приподняв воротник пальто, чуть сгорбившись и прибавив шагу, он шел мимо пригорка, который с некоторых пор ворчливо обзывал «памятником потерянному времени». Наметил сегодня оставить его без внимания, но все-таки вернулся, потоптался рядом около минуты, будто отдавая дань похороненному здесь неизвестному герою войны. Он вдруг почувствовал, что сегодня стоит у памятника не один. Про себя он рассказывал той, которая далеко, что весной и летом этот небольшой пригорок украшают пестрой клумбой из бархатцев, астр, петуний и колокольчиков, воссоздавая огромные часы со стрелками из белой фанеры. Возле цветочных часов любят фотографироваться молодожены, восторженные выпускницы и умиротворенные пенсионеры из окрестных пятиэтажек, наверное, предполагающие, что таким образом они чтут остановленные, превратившиеся в вечность мгновения своей жизни.

На фоне лучистых сугробов цветочные часы заменял узор из разноцветных стружек: ярко-синих, алых, желто-оранжевых. Обычно, останавливаясь возле пригорка с «памятником потерянному времени», капитан перетряхивал свои попусту потраченные дни с усердием продавца бакалейной лавки, ворчливо подсчитывающего недостачи. Теперь, после больницы, после истязавшей его лихорадки, потерянное время напоминало просыпанный разноцветный бисер, который скачет в разные стороны: пойди-ка, собери. Голубые, оранжевые, ярко-синие, бордовые