меры, стыда и страха. Уселся поудобнее на табуретке. Внимательно заглянул в оконце, словно разыскивая там конец лески, каштановый локон, спущенную с вязальной спицы петельку, канат рыболовной сети, за которые можно ухватиться. И вытянуть правильные, те самые слова.

Он зачесал пятерней непослушные волосы. Замер на миг. Нырнул в себя глубоко, еще глубже, до самого дна. Потом выдохнул и начал прорисовывать буквы на клетчатом листке блокнота. С неясным ему самому волнением. Как когда-то давно, во время первых своих походов в море прорисовывал в заветной тетрадке буквы посланий «уважаемому господину чудотворцу».

Он написал, будто бы произнося очень вкрадчиво, но в то же время вежливо и осторожно: «Дорогая Дина!»

Часть вторая

Глава первая

1

Дина курит на балконе, рассеянно разглядывая сугробы. В их очертаниях она различает скривившегося от кислятины повара, трех морских черепах, всадника и средневековый город. Дина замерла с сигаретой, ни разу не коснувшейся ее губ. Она всегда так курит: задумчиво вдыхая дым, не делая ни одной затяжки.

На прошлой неделе, проснувшись около полудня, Дина резко раздвинула шторы, ослепла от пронзительных осколков света и застыла в недоумении. Перед ее окном кто-то вкрадчиво вывел розовым распылителем на сугробе слово ШАНС и обвел растекающимся сердечком цвета бубль гума. ШАНС кричал перед окном Дины о своем существовании. У кого-то в ее подъезде, в ее длинном многоквартирном доме на окраине Москвы было все еще впереди, все в самом начале – розовое сердечко на белом среди пыльного шифона, затянувшего многоэтажки, дворы и небо.

У Дины в тот день и в тот час с горечью сжалось сердце, дав возможность в тысячный раз почувствовать притаившийся внутри крошечный стеклянный кинжал. Она не могла допустить, что какой-нибудь случайный шанс еще остался в ее истории, которая оборвалась без предупреждения, без предчувствий и знаков конца. Все произошло так стремительно и жестоко, что оглушенная Дина еще долго потом находилась в огромном рыбьем пузыре, среди темных бессловесных глубин. Там она с удивлением узнавала, неохотно примеряла на себя, будто серую смирительную рубашку, саму суть невозможного. А потом на нее обрушился гигантской волной безнадежный город и опустевший, прозрачный мир. Она больше не верила в растекающиеся под окном розовые сердечки и тем более – в превращение окраинного снега и пыльного шифона многоэтажек в любовь.

Сегодня сердечко, будто отредактировав, замазали белым – припорошило за ночь. Интересно, сумел ли кто-то из ее подъезда предложенным шансом воспользоваться. Или шанс цвета жвачки «Love is…» хладнокровно отвергли, а то и вовсе упустили из-за невнимательности, легкомыслия, высокомерия или по сотне других причин.

Дина курит на балконе, точнее, жадно нюхает дым, наблюдая чернильные росчерки ворон и галок на фоне бетонных коробок. Слюдяные снежинки, увивающиеся в беспорядочном танце от земли до неба, кажутся ей сегодня распавшимся в крошки пакетом из органического целлофана: мертвенным беспорядком, бесхитростной бытовой химией, мнимым подобием.

Ее родители всегда были заядлыми курильщиками. В детстве Дина украдкой нюхала дым их долгих говорливых перекуров, подслушивая пропитанные табаком споры, обсуждения научных статей и газетных заметок, горчащие никотином перешептывания, сигаретно-остервенелые сценки ревности. Повзрослев и отделившись, отделавшись от родительской опеки, нюхая дым всегда и всюду, Дина обретала утраченное ощущение душноватой детской защищенности, душащей ясности, убаюкивающей домашней доброты. С того вечера в кафе, когда крошечный стеклянный кинжал проник в ее сердце, родительское тепло снова неотложно потребовалось ей. В самые отчаянные моменты она зажигала сигарету, сжимала ее в напряженно выгнутых пальцах, наблюдала тление огонька, стряхивала пепел в керамическую тарелочку из-под умершей фиалки. Никогда не касалась сигареты губами. Только вдыхала и нюхала дым. Ощущала этот умелый самообман и упивалась им, как блудный сын, не желающий возвращаться в родительский дом, не стремящийся быть великодушно прощенным. Без раскаяния и смирения, одичалой собакой побродить под родительскими окнами, украдкой втянуть из форточки аромат яблочного пирога, заполучить мгновение зеленоватой прихожей, вновь ненадолго обрести сиреневый плафон детской, превратившейся в кабинет поседевшего и прогорклого старика-отца.

Когда стены начинали нестерпимо давить, когда надо было срочно выпутаться из воспоминаний, отделаться от тщательно сплетенной в уме цепочки событий, приведшей ее в эту осень, когда следовало ускользнуть от молчащего телефона и немного забыться, Дина хватала ключи, выбегала из квартиры, поспешно спускалась на второй этаж. Там, в прохладном сумраке лестничной площадки, Дина с неторопливым усердием проверяла почтовый ящик, старательно разыскивала в ворохе пестрых буклетов счета за электричество, квитанции за междугородние звонки. На этот раз на ее великом пути утешения неожиданно возникла сестра умершей соседки. Высунула из-за железной двери белесое, будто осыпанное мукой лицо, поймала растерянную Дину за локоть, ухватила за рукав и потащила через мутный полусумрак прихожей, заваленной обувными коробками и шуршащими дождевиками. На размытой клеенке кухонного стола беспорядочно пылились баночки и банки с вареньем и медом. Беспомощно застыв посреди кухни, эта незнакомая женщина, до оторопи похожая на умершую соседку, принялась щебетать о свиных сердцах.

Дина, покорно опустившись на табурет, приготовилась долго и внимательно слушать, сколько стоят свиные сердца, в каком из ближайших магазинов их выгоднее всего покупать. Дина привыкла, что ей все что-нибудь рассказывают. Прохожие, случайные попутчики в маршрутках, продавцы обуви, женщины из очереди в «Сберкассу», дворник-таджик, взмыленный старичок на почте, недовольная остановкой эскалатора тетка с оплавленным воском лица. Понизив голос, все они искренне и жалобно изливали в Динино молчание, в опустошающую ее грусть свои исповеди и жалобы о радикулите, о запившем сыне, о вычетах из зарплаты, о внучке, которой на днях удалили гланды. Вот и сестра умершей соседки – нетерпеливо распахнула заношенную нейлоновую авоську, кое-как развязала шуршащий белый пакет и с гордостью продемонстрировала четыре свиных сердца, ухватив по два в каждую руку, растопырив цепкие белесые пальцы. Дина впервые в жизни увидела сердце так запросто, так близко. Мясистое, блестящее, похожее на перезрелый, увесистый плод. Она не удержалась, тоже взяла сердце в руку, как маленькую державу, скользкую и холодную. С мертвым сердцем на ладони Дина прикрыла глаза и замерла, чувствуя кровянистый запах мороженого мяса, ощущая холодную тяжесть мертвого органа. И затаившуюся в его глубине тишь. Тем временем женщина, все еще оглушенная, ополоумевшая после кончины сестры, сдавленно рассказывала самой себе, что попробует приучить к свиным сердцам осиротевших собак. А то на ее маленькую пенсию двух псин не прокормить. «Сухой корм в зоомагазине, оказывается, такой дорогой. А собаки эти избалованные и прожорливые, им же не скажешь,