- Вы серьезно?

- Пока она сама не начала таскать. Организм требует, несмотря на все ваши запреты и наставления. А ей только на пользу.

- Но я ничего не хотела. Простите, доктор, сама не знаю, что делать. Она ведь не хочет толстеть, как я, как мы, она же вся в танце, любит, обожает фламенко, я ей говорила, что костюмы стоят уйму денег, но она... - Ашенвальд не пошевелился. - Да я... как скажете, доктор.

Она вдруг разом сникла, ровно воздух выпустили. Замолчала, опустив голову. Потом едва слышно произнесла:

- Она очень любит танцевать, когда еще не могла даже, все пыталась. А вы для нее - и потом вот так.

- Я не отбираю. У вас в роду..., - он вспомнил результаты исследований и осекся. - Да вот еще, донна Хуана. Моника ведь ваша приемная дочь? - Вошедшая была настолько ошарашена вопросом, что лишь кивнула. - А кто ее отец, знаете?

- Н-нет, но как вы....

- Неважно. Жаль, что так.

Она вытянулась через стол.

- Понимаете, мне ни на кого не хочется думать, но нам ее подбросили. Да-да, доктор, не в приют, именно нам. А я, мы с мужем, приняли, понимаете как, у нас не было детей, наш тогдашний лекарь сообщил, что у меня какая-то деформация, что нам будет сложно даже зачать, а тут, понимаете, это как дар с небес, - все это она произнесла едва не на одном выдохе. И всхлипнув, продолжила: - А потом родился Рауль, такой миленький, маленький, солнце мое ненаглядное. А после у нас был Хорхе, он всего-то полгода прожил, потом выкидыш, но вы же знаете. Но мы...

- Не вздумайте.

- Не понимаю.

- Больше не рожать! - голос Ашенвальда зазвенел металлом. Почему-то вспомнилось, вот прежде, в Германии, он мог бы просто поставить печать, как лечащий врач, как специалист, и на этом бы все закончилось. А тут надо объяснять, доказывать, убеждать. Они же католики, они не могут, их не поймут, в конце концов.

- Но муж... - сеньора понизила голос до едва различимого шепота. - Он ведь требует. Говорит, это его право и долг, да и потом, как же от божьего дара отказаться. Каким бы ни был, но ведь ребенок это дар. Я за ним хоть до конца дней буду ухаживать.

- Если выживет, он вас возненавидит.

- Грех вы говорите, доктор. Я, меня вы можете убедить, но муж, он ведь не поймет...

- Я дам направление к своему знакомому доктору Риберу из Росона, он отличный гинеколог, поставит вам внутриматочную спираль, новейшую, модели Липпса. На десять лет. Мужу скажете, что это я вас отправил на обследование, напишу ему записку. У него частная клиника, даже если поедете с сестрой, никто ничего не узнает. Вам ведь тридцать восемь, донна Хуана. В этом возрасте, да вообще после двадцати пяти, в яйцеклетку... - он посмотрел на нее, покачал головой, заговорил иначе: - Все ваши болезни, наследственные и хронические, все приобретенное за годы жизни, все это перейдет младенцу. Вы понимаете, на что его хотите обречь?

Она молчала. Потом закивала, вновь не произнося ни слова. И вдруг резко устремившись вперед, попыталась поцеловать ему руку - точно епископу, осенявшему ее знамением. Ашенвальд содрогнулся, едва успел отдернуть пальцы. Донна Хуана все же вцепилась в них, долго жала.

- Муж меня замучил - почти каждый вечер. Вроде бы так устает, а все равно.... А я сама после стольких выкидышей уже боюсь, вдруг что.... Или как с Хуаном случится...

Доктор невольно улыбнулся. И не откладывая в долгий ящик, принялся писать адрес клиники и направление.

- О деньгах больше не беспокойтесь, я сообщу в Буэнос-Айрес про вашу дочь, что занимаюсь исследованиями наследственности. Мне пришлют грант, а вам больше не придется волноваться за оплату лечения... - и вздрогнул, едва не уронив "вечную ручку".

Руку она все же поцеловала.

- Вы здорово припугнули старую сеньору, - произнес, улыбаясь Пашке. - Теперь вовсе от Моники не отстанет.

- Думаю, вырезку давать будет, да хоть мясной фарш или фрикадельки, - Ашенвальд не поддержал ассистента. - Меня больше интересует отец Моники. Очевидно, кто-то из родичей, но мамаша рассказывать не желает. Придумала какую-то историю и...

- Но это правда. Ей действительно подбросили. Да, возможно, кто-то из тутошних, может, она даже знает, кто. Но факт имел место быть. А почему вам так необходимо знать это, доктор?

- Сколько раз просил, называй меня Пауль, - Франц в очередной раз охотно кивнул; уже три года при нем, а все никак не решается. Много чего не решается. Ражий, красивый, статный, да еще при такой профессии, а по натуре стеснительный до багровых ушей. Девушки на него вешаться готовы гроздьями, а он все не подойдет, даже после мессы, когда сам бог велел молодым встречаться. Или в клубе на танцах. - Последнее время, как ты знаешь, я занимаюсь исследованиями "бутылочных горлышек" народов и наций. Наш городок яркий тому пример. Сам посуди, в нем проживает около пяти тысяч человек, этой популяции хватит за глаза для успешного развития вида, - сам не заметил, как перешел на казенный язык учебника биологии, - но нет. Аборигены старательно дистанцируются в подвиды, и не желают скрещиваться друг с другом. У нас проживают индейцы, самые неохотно вступающие в межнациональные связи, потом валлийцы, буры, немцы и испанцы. Беглецы от Франко охотно растворились в тутошнем населении, остальные предпочитают выбирать из своих. И результат налицо. Близкородственные связи даже среди латинского населения. Я предполагаю, что городок был основан маленькой группкой или вовсе одной семьей и с тех пор размножался только внутри себя. На примере Моники видно, к чему это может привести. Вот поэтому мне нужен ее отец. Хотя найти его будет трудновато, Родригесов тут полгорода.

- Чтоб сопоставить спектрограммы?

- Да, найти общие болезни, - Ашенвальд вздохнул. - Кажется, когда-нибудь всякой нации приходится проходить через такой вот выбор. Либо смешение и возможное растворение в чужой культуре, языке, вере, либо очищение от всего наносного и вполне вероятная деградация.

- Вы сейчас об арийской расе?

Доктор кивнул, вздохнув: в свое время этим вопросом он занимался почти десять лет.

- Но ведь по принуждению, - тут же заявил Пашке. Ашенвальд усмехнулся, если б все было так просто, как говорит его ассистент, слишком молодой,