в старой палатке для вскрытий из Кибуе. В День одежды мы решили начать работать пораньше, однако в девять утра, когда мы прибыли на место, нас уже поджидали родственники и друзья погибших. Мы достаточно быстро разложили вещи, и я порадовалась, что рядом нет Билла, поскольку он опять бы смешал все карты своими «улучшениями». К половине одиннадцатого все было готово: вещи лежали на столах, рядом с ними стояли желтые таблички с номерами. День одежды начался.

Следующие полтора часа мы занимались только тем, что водили людей по рядам с одеждой. То и дело кто-то узнавал вещи своего брата, племянника, родителя, друга, коллеги… К обеду у нас были четыре предварительные, но достаточно перспективные идентификации, по возрасту все тела попадали в установленные анализом диапазоны. Тело с водительскими правами опознал по одежде брат убитого. На момент смерти погибшему было тридцать пять лет – наша оценка была «от тридцати до сорока».

Трое родственников еще одного пропавшего без вести мужчины вроде бы узнали его одежду, однако их терзали сомнения. Тогда мы попросили вспомнить, не было ли у этого человека каких-то особенностей – переломов, недостающих зубов, хромоты… Родственники ответили, что, да, у пропавшего был заметный скол на верхнем переднем зубе. Перед нами встала довольно сложная задача. Мы не хотели, чтобы потенциальные родственники видели черепа: это слишком тяжелое зрелище. Даже идея помещать череп за картонку с отверстием, в котором были бы видны зубы, показалась нам плохой. В результате решили, что покажем фрагменты снимков – это шокирует меньше. Мы показали родственникам снимки зубов четырех человек, в том числе того, чью одежду вроде бы опознали. Этот подход был куда гуманнее, чем в Кибуе, – я все не могла забыть племянницу священника, которая упала в обморок, увидев его череп. Родственники изучили снимки и единодушно указали на фото зубов того человека, которому принадлежала ранее опознанная одежда. Теперь мы знали, кто этот человек.

Дин брал пробы крови у родственников по материнской линии, а я раздавала пластыри и старалась как-то подбодрить пришедших. Вечером Хосе Пабло улетал в Боснию, так что транспортировка останков в офис коммуны ложилась на нас. Мы написали бургомистру и сообщили, что некоторые останки опознали родственники и кто-то может попросить забрать тело. На следующий день я получила письмо от Трибунала – оно было переведено с английского на французский одним из официальных переводчиков МТР, Франсуа. От себя Франсуа добавил, что восхищен нашей работой. Я чувствовала то же самое в отношении него, о чем и сказала: именно Франсуа приходилось выслушивать и переводить рассказы выживших и свидетелей. Мы вынесли останки из здания отеля, сложили в деревянные гробы и погрузили в трейлер, ухитрившись, правда, в процессе получить множество царапин от больших скоб, с помощью которых к каждому гробу крепились идентификационные таблички.

Бургомистр, господин Руганбаж, решил не проводить церемоний, и все же, сидя в офисе коммуны в компании трех следователей и переводчика, я чувствовала удовлетворение от проделанной работы. Это была единственная миссия, где я принимала участие в такой передаче останков. И я нашла утешение в этом ритуале. Единственное, что до сих пор причиняет мне боль, – это воспоминание о том, что женщина, искавшая сына, в День одежды в Кигали так и не нашла его одежду или вещи. И вот что еще саднит: в моем докладе о миссии в Кигали есть пометка Nota bene – «Не забыть»: та женщина сдала кровь для анализа ДНК. Каждый раз, когда я вижу эти два слова, моя печаль становится похожа на нить – длинную запутанную нить со множеством узелков, которые я никак не могу развязать.

Глава 9

Руанда, живая

После того как останки из Кигали были возвращены местной коммуне, миссию можно было считать завершенной, хотя предполагалось, что мы пробудем в Руанде еще неделю. Билл дал нам разрешение только на оценку объектов для проведения новых эксгумаций, но обсуждение этого вопроса привело лишь к тому, что члены команды начали ожесточенно спорить, что же считать «оценкой». Одновременно с этим несколько следователей МТР требовали начать эксгумацию уже известных мест захоронений. Их порядком утомило, что команду судмедэкспертов постоянно отвлекают для работы с Трибуналом по Югославии, и они искренне не понимали, почему одной недели недостаточно для эксгумации одного захоронения.

Один из следователей, его звали Пьер, быстро понял, как можно, не нарушая, нарушить мандат Билла на «только оценку». Вместе с Пьером и другим следователем, Хенни Куле, мы провели целый день в сельской местности к северу от Кигали. Нам пришлось преодолеть множество проселочных дорог, окруженных кукурузными полями, и всякий раз, стоило нам приблизиться к какому-нибудь городку, как к нам сбегались дети. Около шести ребятишек обычно сразу запрыгивали на задний бампер нашего «Лендровера», вскарабкивались на багажник на крыше и, вцепившись в него, ехали с нами дальше, крича от восторга. Когда мы останавливались, Хенни выходил из машины и к всеобщему восторгу надувал воздушные шарики, привезенные из Европы. Дети были заворожены – в то время в Руанде невозможно было достать воздушные шары. Особое восхищение вызывал «визжащий шарик» – Хенни придерживал горловину шарика и выпускал из него воздух, а тот забавно свистел. После этого короткого представления Хенни дарил шарики счастливым детям.

Одним из мест, которое нам предстояло «только оценить», была шахта. Здесь могли находиться останки погибших. Дин спустился в шахту для осмотра, а несколько местных женщин улеглись на траву и стали наблюдать за нами. У одной была на ноге ужасная опухоль, охватывавшая верхнюю часть стопы и поднимавшаяся вверх по голени и икре. Женщина рассказала Пьеру, что во время геноцида муж заплатил пять тысяч амафаранга – руандийских франков, чтобы спасти ее от смерти. Геноцидарии взяли деньги у мужа, однако перед тем как уйти, перерезали женщине ахиллово сухожилие. Лодыжка заживала без лечения почти два года. Женщина сидела на траве и тихо рассказывала свою историю, а я думала о Кибуе и о Нтараме. Так далеко – практически на другом конце страны – от церкви Кибуе, возле которой мы нашли скелеты с глубокими порезами на лодыжках, мы разговаривали с женщиной, сумевшей выжить после подобной операции только потому, что деньги в этой части страны ценились чуть выше крови. Перед моим мысленным взором стояли тысячи таких же женщин, мужчин, детей со всей Руанды – они ковыляли по пыльным дорогам, в то время как скелеты их близких и родных покоились под землей, поросшей зеленым подлеском.

Ко мне подошла очень красивая