– Побойтесь Бога! С чего молодой человек должен разбивать свою семью, только потому что он нужен вам, чтобы старшего брата за нервы дёргать.

– Макс мне нужен для работы! Он талантливый химик и его место тут! – скривился академик, а потом насмешливо продолжил:

– И с чего бы мне бояться того, кого не существует! – Вяземский гневно раздул крылья тонкого породистого носа и с презрением кинул взгляд на Елизавету. – Это уже доказано!

– Доказано? Правда? Ну, тогда вам нечего беспокоиться, верно?

– Да о чём мне беспокоиться? – оскорблённо вскинулся академик.

– Вам сколько лет? Восемьдесят шесть, да? Ну, пускай вы проживёте до ста, дай вам Бог, в которого вы так не верите, крепкого здоровья. А потом вы умрёте… – Елизавета говорила очень спокойно, обыденно, словно рецепт пирога рассказывала. Покосилась на академика и успокаивающе добавила:

– Видите ли… это обязательный элемент жизни. Прилагается бонусом к рождению. Так вот, умрёте вы, а потом…

– Потом будет пустота! Ничего не будет! – рявкнул академик, слыша, как в ушах зашумело, как застучало отчего-то сердце.

– Нигде нет пустоты. Её не существует. Вот взять вас… Вы же гениальны. Неповторимы. Уникальны. Никогда раньше, и никогда потом не будет такого как вы человека. Вся ваша жизнь уместилась в памяти, в сознании, в вашем мироздании. Да, да, вы создали внутри себя свой мир. Так неужели же вы думаете, что он погибнет только потому, что умрёт тело?

– Ээээ… – академик помедлил, а потом крепко сжал губы. Если честно, он частенько об этом думал, особенно после смерти супруги. Нет, никак он не мог представить мир, в котором его НИГДЕ нет.

– Так вот, представьте себе, умрёте вы, а потом вдруг выясняется, что пустоты нет, небытия тоже, а вот Бог – есть. И чего-то такое он у вас спрашивает, что-то о том, как вы жили, что вы сами о себе можете сказать? А вы и ответить не можете… Просто нечего отвечать. Ну, в самом-то деле, не перечислять же научные регалии, звания, список нажитого имущества, остатки денег на счетах, химические формулы, вами открытые… Что Ему эти формулы, если он создал Вселенную. И что он от вас услышит? Что вы пытались подчинить вашу семью, самых дорогих для вас людей вашему желанию? Что ломали им жизни? Что плевать хотели на их желания, их радость, их счастье? – она покосилась на багровеющего от возмущения академика и, предугадывая его реакцию, продолжила:

– Ой, только не надо мне про научные точки зрения о создании мира – я всю жизнь общалась с учёными. Вы сейчас как тот революционный матрос, который увидев выходящего из храма академика Ивана Петровича Павлова, сказал: «Эх, темнота». Это при том, что тот матрос вряд ли был грамотным, а Павлов был одним из самых образованных людей того времени… Я вам навскидку могу назвать нескольких ваших коллег-учёных, нет-нет, я сейчас не про Ломоносова или Паскаля говорю, давайте о наших современниках, у которых возможностей так скажем, технического анализа бытия, было ничуть не меньше, чем у вас.

– Неужели вы сейчас про академика Лихачёва и профессора-монаха Лосева? – насмешливо фыркнул Вяземский. – Хороши доказательства от филолога и философа!

– Хорошо, давайте о тех, кто ближе к практике, да? Пожалуйста, навскидку – великий врач-хирург Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, кстати, ставший архиепископом Лукой, а сейчас и вовсе Святителем Лукой, авиаконструктор Игорь Иванович Сикорский, физик и Нобелевский лауреат Ричард Смолли, да вы его знали, он, кажется, открыл новую форму углерода, правда, относительно недавно скончался, но до этого вы много раз общались, генетик Френсис Коллинз, знаменитый физик Николай Николаевич Боголюбов, вы с ним тоже встречались, и известный математик Шафаревич Игорь Ростиславович. Они все, наверняка не меньше вашего знали о мироздании, но в Бога верили.

– А я – нет… – рыкнул Игорь Вадимович, который, и правда, почти всех из перечисленных учёных знал лично.

– Ну, это ваше дело. Потом мне про это скажете!

– Когда потом? – немного растерялся Вяземский.

– Вот встретимся, и скажете… – усмехнулась Елизавета Петровна. – Только не говорите там, что вас не предупреждали, ладно? В конце-то концов, ваша теория о пустоте запросто может быть ошибочной, верно?

– А ваша? – Вяземский разъярённо уставился на глупую бабу.

– Да это и не теория вовсе. Это вера, надежда и любовь, – негромко сказала Елизавета. Осмотрела оппонента и добавила. – Не бойтесь. Время ещё есть. Оно есть, пока мы живы.

Вяземский рассвирепел:

– Вы… Это всё вы с вашими благоглупостями! Я не верю ни в какого вашего Бога, в душу, в этакое счастье! Где был ваш Бог, когда умерла моя жена? Где? Я единственный раз просил его, когда ей стало плохо, просил, чтобы она жила! И что же? Она ушла! Ушла, а она мне так нужна! Так вот! Я не поверю в его существование, пока не увижу её живой! Вы поняли? А про Макса я вам вот что скажу – ни один член моей семьи и мизинца Аниного не стоит. Да, я распоряжаюсь ими и буду это делать, потому что я – их будущее! Именно мои открытия и гарантируют им их достаток, научную репутацию, их уверенность в жизни!

– Не горячитесь так… – успокаивающе проговорила Елизавета. – И снова вы всё перепутали. Это не вы их будущее, а они – ваше. Это они ваше продолжение. И даже если дети Вадима, Макса, Сергея и Иры не станут химиками, они всё равно будут вашими. А вы – их прадедом, не академиком, не учёным, не наставником-химиком, а прадедом. И может статься, что на все ваши научные достижения им будет наплевать, а на доброе слово о вас – совсем нет.

Вылет рычащего от ярости академика из дома Марины был немного более энергичным, чем он предполагал – рыжая курица, которая решила проверить, нет ли у того самого замечательного человека, чего-нибудь вкусного и интересного, снова устроилась прямо на дороге Игоря Вадимовича.

– Это…это всё вы ВИНОВАТЫ! – прошипел Вяземский в сторону Елизаветы, как только сумел восстановить хотя бы относительное равновесие, – Вы – разрушитель!

– Так на том живём, тем и держимся… – невесело рассмеялась она. – Эх ты, Марфунья, и как ты его такого выбрала? Он же ничего в жизни так и не понял, и прямо-таки как специально делает себе только хуже, – обратилась она к распластавшейся с перепугу курице, которая неловко отряхивалась и озиралась, явно не понимая, что же это такое было?

– Это