Шрифт:
Закладка:
Елена
Они стоят, замерев на месте. Елена все еще смотрит в окно, и черты ее лица теряются среди деталей ландшафта. Но глаза устремлены на Вэйвэй, и мгновение переходит в особое, остановившееся время, где затихает даже грохот колес. Елена отказалась от хитрой маскировки, вышла из образа. Теперь это как будто другое существо: ноги более сильные, угловатые, а взгляд – настороженный, пронзительный. Она готова к рывку, к бегству, и, если Вэйвэй шевельнется, если скажет хоть слово, это мгновение неподвижности лопнет, и все, что еще связывает их двоих, будет потеряно.
Вэйвэй стоит неподвижно. Не прячется больше, не притворяется. За окном камыши уступают место колышущимся зарослям папоротника, по перьям которого ползают похожие на угрей существа, оставляя за собой серебристые дорожки. Елена смотрит на них, и это больше не глаза любопытной пассажирки; в них чувствуется узнавание. Она видит не чуждый пейзаж, а свой дом.
Из-за таких мыслей у Вэйвэй с шумом вырывается воздух из груди. И острый, волевой взгляд Елены возвращается к ней.
Вэйвэй по-прежнему не двигается с места.
– Я думала, ты испугаешься, – говорит Елена.
Вэйвэй выдерживает ее взгляд:
– Ты же не собираешься сделать мне больно?
– Нет.
– Вот я и не пугаюсь.
Хотя она, конечно, боится и понимает, что Елена это знает, но, в конце-то концов, они обе хорошо умеют притворяться. Елена поворачивается к Вэйвэй, и впервые она выглядит немного неуверенной. Одной ладонью обхватила латунные перила, другую прижала к стенной панели, как будто держится за поезд ради равновесия.
– Должно быть, тебе он кажется странным, – отваживается заговорить Вэйвэй и кивает на стену.
– Живой и неживой, – отвечает Елена.
«Да, это отличное описание поезда – Алексей наверняка бы оценил», – думает Вэйвэй.
Порой она заставала Алексея и второго механика за разговором с поездом. Иногда они ругали или уговаривали его, как будто в глубине души знали, что он в каком-то смысле живое существо, а не просто механическая конструкция.
– Поэтому ты и захотела прокатиться на нем?
Так много вопросов хочется задать. «Кто ты такая?» «Почему оказалась здесь?» Но ей самой пугающе ясно, как ходульно это звучит – словно она вынуждена вести вежливую беседу с тем, кого едва знает.
Елена держится теперь посвободней, ноги ее уже не так напряжены. «Она не собирается убегать, – думает Вэйвэй. – Пока не собирается». Но в лице безбилетницы проступает новая настороженность. Нужно продолжать разговор.
– Я хотела узнать, какой он, – отвечает Елена. – Отчего дрожит земля и дурно пахнет воздух, когда он проходит мимо. Я хотела узнать, куда он направляется, и почему каждый раз возвращается назад, и почему выдыхает темно-серые облака, и зачем ему столько глаз.
– Глаз? – переспрашивает Вэйвэй и тут же понимает: глаза поезда – окна. – И что ты сделала?
– Я прошла за ним по железной тропе к тому месту, где ее проглатывает стена, что выше леса. Я жила в камышах у озера и наблюдала за людьми, выходившими из стены. От них я узнала, что они боятся поезда и поклоняются ему. Узнала, что они не хотят на нем ехать, потому что им страшно. А мне нет. Хотелось понять, что ты чувствуешь, когда он несет тебя над землей на такой скорости. Хотелось узнать, куда он отправился. И я выяснила, как в него пробраться, – через тайный ход.
– Ты видела контрабандистов… видела, как они открывали люк в крыше.
– Они очень хитрые, все делали очень быстро. Чтобы их заметить, нужно было не спускать с поезда глаз. Солдаты забирались на крышу, стучали ногами, проверяли и говорили: «Все в порядке», а потом, когда никто не следил за вашими людьми, они открывали люк палкой, поднимали наверх тюки и опускали внутрь сумки, в которых что-то звенело.
– Вот почему у них всегда водятся деньги, – бормочет Вэйвэй.
– И я подумала: так можно забраться в поезд, и пусть он везет меня туда, куда направляется. Но я испугалась…
– Ты испугалась? – удивляется Вэйвэй.
Елена пренебрежительно взмахивает рукой, с такой точностью повторяя любимый жест одного из стюардов третьего класса, что Вэйвэй едва сдерживает смех.
– Сначала я боялась, но понаблюдала за поездом и однажды поняла, что готова. А потом он перестал приезжать, и солдаты заговорили о том, что уходят, потому что поезд больше не вернется.
Елена умолкает, и Вэйвэй приходит в голову, что собеседница чего-то недоговаривает.
– А потом он все-таки вернулся, – говорит Вэйвэй. – И вот ты здесь.
– И вот я здесь, – эхом откликается безбилетница.
– И ты… – Вэйвэй задумывается, как лучше спросить. – Ты чего-то такого и ожидала?
Елена хмурится:
– Я не ожидала, что будет так громко, как будто поезд едет прямо в твоей голове.
Вэйвэй кивает:
– Я этого даже не замечаю, пока мы не останавливаемся.
И тогда, в отсутствие шума, она чувствует себя опустошенной и беззащитной, будто полуголой.
– А снаружи? – спрашивает она. – Каким он ощущается снаружи?
Елена опять на мгновение задумывается, а потом берет руку Вэйвэй и прижимает к оконному стеклу, накрыв сверху своей ладонью.
– Примерно вот таким, – говорит она.
Вэйвэй чувствует знакомый, проходящий сквозь кости гул рельсов, чувствует пульс поезда под ногами и вспоминает слова Антона Ивановича: «Есть определенный тон, определенная точка, в которой они дышат согласно: железо, дерево и стекло». Точка, которую он искал всю жизнь, точка, в которой стекло сможет устоять. Она не понимала этого, не понимала тогда. Но теперь движение поезда сочетается с холодным прикосновением Елены к ее коже, и кажется, Вэйвэй способна почувствовать, что он имел в виду.
– Он бьется, как сердце, – говорит Елена. – Вот как он ощущается снаружи. Но это не одно существо, а множество. Все вместе.
– Все связано, – кивает Вэйвэй.
Разве не об этом говорил Антон Иванович? И она чувствует: поезд, рельсы, Елену и свою ладошку – чувствует все это, бьющееся согласно. И в это мгновение часы на стене пробивают час ночи, а Елена одергивает руку.
– Тебя ждет работа, – напоминает она. – Тебе нужно в столовый вагон.
Вэйвэй открывает рот, чтобы спросить, откуда Елене это известно, но передумывает.
«Я наблюдала».
– А тебе нужно спрятаться, – говорит она.
Время стало текучим. И хотя Вэйвэй заводит часы во всех вагонах, минуты все равно то сжимаются, то растягиваются, и никак не удается их усмирить.
