Шрифт:
Закладка:
Мария не может понять, как до сей минуты не догадалась, где сейчас находится поезд, хотя много раз читала описание этой местности у Ростова.
– Ох… – вздыхает она.
– Вы сочтете меня глупым стариком, – с улыбкой говорит мужчина.
– Нет, вовсе нет.
Это один из самых известных фрагментов «Путеводителя».
Вот водопад, прорезающий скалы… Именно здесь я увидел ее, выходящую из небольшого озерца под водопадом. Увидел темные глаза, волосы, обвивающие лицо, словно водоросли. Совсем ребенок, хотя смотрела она на меня почти по-взрослому. Девушка, но еще не сформировавшаяся и такая же дикая, как и природа вокруг. Не совсем девушка.
Этот текст долго изучали, обсуждали в жарких диспутах. Мария видела иллюстрации в журналах – одни изображали невинное дитя, другие – дикарку, третьи, что особенно возмутительно, привлекательную женщину. Однако с тех пор никто не видел ничего подобного, и в конце концов все сошлись на том, что это была игра освещения или же первый признак прогрессирующего душевного расстройства Ростова.
– Я знаю, что об этом говорили, – продолжает старик. – Но все равно надеялся… И думаю, что это последняя попытка.
Его улыбка становится еще печальней.
– Вы совершили много рейсов? – спрашивает Мария с шевельнувшимся интересом.
– О да, много. Но пора дать отдых старым костям.
– А последний рейс? Вы были здесь, когда…
Он снова переворачивает бинокль:
– Был.
Он явно не хочет говорить об этом, и никто из команды не хочет, но Мария не отступает, хотя и догадывается, что рассказ причинит боль им обоим.
– Компания утверждает, что все дело в стеклах, что они были плохого качества, но я слышала, некоторые с этим не согласны. – Она старается сделать вид, будто просто пересказывает слухи – так пожилые леди в черных платьях обмениваются в гостиной новостями о чьей-то недавней смерти. – Говорят, Общество Запустенья убеждено, за этим кроется что-то еще. Если бы Артемис продолжал писать…
По лицу старика пробегает тревога, но тут же уступает место вежливому равнодушию.
– Ах, моя дорогая, я просто путешественник, слишком старый для таких вещей. Разве это не обычное дело, когда компания и Общество противоречат друг другу?
«Он что-то знает», – думает Мария. Она не ошиблась, когда заметила его беспокойство.
– Да, конечно, вы правы. Уверена, это просто злонамеренные слухи.
Она надеется, что ее улыбка выглядит простодушной и легкомысленной. Старик хмурит брови, но его внимание уже приковано к чему-то за окном. Проследив за его взглядом, Мария замечает, как колышутся камыши, словно по ним бежит мощная волна. Затем еще одна и еще, но это точно не ветер, потому что у одинокого дерева на горизонте ветки и листья даже не шевелятся.
– Что это? – Мария огорчается оттого, что разговор приходится прервать, но сама не в силах отвести взгляд от этих волн.
– Приливы, – отвечает старик и добавляет, как будто обращаясь к себе самому: – Но для них, конечно, еще очень рано.
Он похлопывает по карманам, находит потрепанный блокнот и быстро пролистывает страницы.
Поезд сотрясает дрожь, и у Марии что-то сжимается в животе. Однажды отец рассказывал ей о приливах, о том, как они терзают поезд, о том, что в их атаках нет никакой закономерности, никакого порядка. «За нашим обеденным столом не место этим богопротивным разговорам!» – заявила мать.
Мария держится за поручни, чтобы не упасть. Отец говорил, что приливы начались лишь несколько лет назад. Никто не знает почему. Поезд должен перехитрить их, постепенно, осторожно. Но они с каждым годом все мощней и опасней.
Еще одно сотрясение, сильнее прежнего. Мария хватается за руку старика. Его запястье такое тонкое, что кажется, кости проступают сквозь кожу, словно мелкие сучки сквозь кору дерева.
– Нужно вернуться в вагон, – говорит она, подводя его к двери.
С другой стороны вагона к ним приближается Вэйвэй.
– Не стоит беспокоиться, – кричит девушка, но поезд снова трясет, и паника рассыпается по вагону, как с грохотом падающие с багажных полок вещи.
– Как ваше имя? – спрашивает Мария старика, но, едва он открывает рот для ответа, обрушивается новая волна.
Трудно описать то, что происходит дальше. Словно бы сам воздух складывается, как веер, или невероятно сильная рука толкает вагон сбоку. Это мгновение тянется бесконечно, застывает, и у Марии хватает времени представить, как огромные колеса отрываются от рельсов и поезд беспомощно заваливается набок. Стенные панели с треском отрываются, одеяла и свертки сыплются, как будто внутренности поезда состоят из тряпок и оберточной бумаги. «Контрабандный товар, – отстраненно думает Мария. – Какая незадача для контрабандистов!»
И тут вдруг все прекращается. Поезд по-прежнему катит по рельсам, пассажиры всхлипывают, а старик, обмякнув, сползает на пол, как марионетка, которую перестали дергать за ниточки.
Появляется врач и расчищает место вокруг упавшего старика. Мария бредет назад из третьего класса. Потом, сидя в своем купе, пытается успокоить дыхание, но обычные приемы на этот раз не помогают. Никак не удается мысленно увидеть глубокую, спокойную реку, чтобы охладить разгоряченный мозг. Легкие сдавлены так, что сердце не может поймать необходимый устойчивый ритм.
Навалившееся на стол тело отца. Врач, мнущий шляпу в руках. «Сердечный приступ. Вы ничем не могли помочь».
Но кое-чего врач не заметил. А заметила ли она сама?
«Переутомление, – сказал доктор, выписывая снотворное. – Вполне объяснимое, учитывая обстоятельства».
А когда Мария проснулась, труп уже унесли и начали бюрократические ритуалы смерти. Так может ли она быть до конца уверена в собственных воспоминаниях?
Лужица воды под отцовским лицом, песчинки на его щеках. Откуда они взялись? Скорей смахнуть их, пока не переполошились все домашние, пока она сама не задумалась над тем, что делает. Закрыть ему глаза, чтобы никто не увидел узоры на них, как будто вырезанные по стеклу. Глаза бесцветные, прозрачные, как окна, которые он создавал.
«Не совсем девушка»
Команда наводит порядок, как обычно. Наводит порядок и пытается успокоить пассажиров, а поезд продолжает, спотыкаясь, пробираться сквозь приливы. Мимо Вэйвэй второпях пробегают Алексей и другой механик, их лица бледны, губы плотно сжаты. Волны атаковали поезд и раньше, но никогда еще не были такими мощными.
«Сейчас поезд прочней, чем был сразу после постройки. Прочней и безопасней».
Но Вэйвэй уже не так убеждена в этом. Все знали, еще даже до предыдущего рейса, что поезд слишком сильно расхваливают. Но продолжали верить собственному хвастовству и сами сочиняли мифы об огромном бронированном монстре. И даже не сомневались, что он вечен.
– Что с Профессором? – спрашивает Аня Кашарина, тяжело поднимаясь на ноги.
В кухонном и столовом вагонах царит хаос: разбитая посуда, разлитый по полу суп и рассыпанная соль на столах. Вэйвэй ступает осторожно, под ногами скрипят осколки стекла.
– Доктор присмотрит за ним, – отвечает Вэйвэй.
– Он не?..
– Нет, не ранен, но, похоже, сдали нервы.
Никто не произносит вслух слова «болезнь Запустенья». Лучше
