мотылек расправляет крылья, и на них появляются два широко открытых черных глаза, как у ночных птиц. Вэйвэй ошеломленно отступает на шаг, а Елена лишь смеется и быстрым движением зажимает мотылька между ладонями. Потом раскрывает ладони, и Вэйвэй видит бестревожно сидящее насекомое. Из его головы появляются и чуть заметно колышутся два тонких усика, разлапистых, как листья папоротника.

– Еще один безбилетник, – говорит Вэйвэй.

Должно быть, мотылек путешествовал вместе с ними от самого Пекина, сложив крылья и спрятавшись в какой-то щели.

– Красивый, – добавляет Вэйвэй, хоть ей и не по себе от взгляда черных глаз.

Елена молча сажает мотылька себе на голову, словно украшение. А потом выгибает шею, чтобы полюбоваться отражением в окне.

– Ни одна леди не отказалась бы от такого, – восхищается Вэйвэй. – Ты произвела бы фурор в Москве. Правда, нужно новое платье.

Елена опускает глаза на мокрый голубой шелк, разглаживает ткань и опять наклоняет голову. «Как элегантная француженка из первого класса», – думает Вэйвэй.

– У меня никогда не было нового платья, – признается Елена. – Но мне бы хотелось его иметь.

Мотылек расправляет крылья, и у Вэйвэй внезапно возникает желание забрать его. Не для того, чтобы усадить на голову, а чтобы владеть этим сокровищем. Чтобы сохранить его – за яркость, за большие черные глаза с бледной каймой. У Вэйвэй тоже нет почти ничего, что принадлежит не поезду, а ей одной. Единственная ее одежда – это униформа. Еще в личной собственности несколько книг и рисунков, которые она прячет от любопытных. А хочется чего-нибудь красивого, чего-нибудь своего.

– Вот… это подарок.

Как будто прочитав ее мысли, Елена снимает мотылька с головы и дает ему ползти по своим пальцам. Усики-папоротники покачиваются вверх-вниз, словно пробуя на вкус влажную кожу. Вэйвэй протягивает руку, и мотылек перебирается к ней на ладонь, такой легкий – едва ощущаешь, как он двигает лапками и касается тебя крыльями. Он ползет по руке, оставляя за собой след из серебристых сухих чешуек.

Приливы

Оставив позади озеро, поезд углубился в сырую, болотистую местность. Взгляд Марии все чаще задерживается на сверкающей поверхности водоемов с густой маслянистой водой, меняющей цвет на солнце. Пассажиры первого класса прячут беспокойство за пустыми разговорами и язвительными замечаниями, как будто они наблюдают за жизнью парижского demi-monde[1], прогуливаясь по общественному саду.

– Действительно умиротворяющее зрелище, – говорит Лафонтен, сидя в салон-вагоне. – Я могу любоваться хоть целый день.

Они с супругой занимают лучшие места в середине вагона, откуда удобней всего наблюдать за происходящим вовне. В первом классе уже складывается определенная иерархия, распределение ролей, и Лафонтены находятся на самой вершине. Но держатся они с такой очаровательной легкостью, как будто вовсе не осознают своего положения. За их столом всегда шум и оживление, а вечером, в салон-вагоне, все пассажиры оборачиваются к ним, как цветы к солнцу. Но когда слышится беззаботный смех Гийома, откинувшегося в кресле, чтобы начать очередной рассказ, Софи Лафонтен сидит молча, склонив голову над рукоделием. Гийом и его «придворные», кажется, не придают этому никакого значения. «Она выглядит печальной, – думает Мария, – хотя богата, красива и любима. Она очаровательна в этом прекрасном дорогом платье, с этими длинными золотистыми волосами, но ее очарование хрупкое и зыбкое, как будто она сама в нем не уверена».

Чуть ниже Лафонтенов располагается графиня благодаря почтенному возрасту, богатству и живым манерам, которые все находят обворожительными, и только Вера то и дело закатывает глаза. Еще ниже – торговец шелком Ву Джиньлу (вечно плетет небылицы, безбожно флиртует и, как было неоднократно замечено, заставляет улыбнуться даже Веру) и купец из Занзибара Оресто Дауд (нажил состояние на торговле специями). Обитатели поезда видят в этом человеке любопытнейшую экзотику, поскольку все они – по крайней мере, в первом классе – родом из Азии либо Европы. По этой причине он занимает в здешнем обществе довольно высокое положение, хотя сам по себе человек тихий и скромный.

Средний уровень иерархии достался чете Лесковых из Москвы. Они возвращаются домой из дипломатической миссии. Галина Ивановна болтает без умолку, а ее супруг говорит крайне мало, и Марии кажется, что они образуют счастливую пару, хоть и пугаются малейшего волнения за окном. Кроме них, есть еще два пассажира, которых Мария мысленно окрестила бородатыми учеными джентльменами: Генри Грей и Хэ Шен, весьма занудный и чванный китаец, по мнению графини. Их уважают за научные знания и воззрения, которыми они, впрочем, не жаждут делиться.

Положение самой Марии довольно неопределенное. Графиня взяла ее под покровительство, и это придало ей определенный вес. Но вдовство отгораживает Марию от остальных. Временами она замечает пустоту вокруг себя, как будто в ее трауре есть что-то заразное. Но это Марию вполне устраивает.

Священник Юрий Петрович находится в самом низу. Его никогда не приглашают в тесный круг, что собирается по вечерам в салон-вагоне, а за обедом он сидит в одиночестве за столиком на двоих. Графиня считает его забавным и пытается ввести в общество, но пока ей удается лишь провоцировать бесконечные проповеди о безнравственности женщин и разложении аристократии.

– Он внушает мне, что еще не поздно раскаяться в недостойных поступках, но, боюсь, недооценивает мои преклонные годы, – жалуется графиня Марии за чашечкой чая.

Однако сама Мария в присутствии священника чувствует себя неловко. Может быть, потому, что он, в отличие от других пассажиров первого класса, не изображает безразличие к творящемуся снаружи, а гневно взирает на поднимающиеся из болота мертвые деревья, как будто может обратить трансформации вспять одной лишь силой своего осуждения.

К четвертому дню в вагонах первого класса установился определенный распорядок. Утро пассажиры проводят в обзорном вагоне или библиотеке, за карточной игрой или праздными разговорами. Они предпочитают собираться толпой, не желая оставаться в одиночестве. После обеда можно послушать в салон-вагоне хмурого музыканта, ссутулившегося над скрипкой или пианино, или доклад кого-нибудь из команды об истории экспресса. Сегодня очередь выступать второму механику, мистеру Гао, с рассказом о первых создателях железной дороги. Это подходящий момент для Марии. Она сошлется на головную боль и воспользуется возможностью пробраться в третий класс, чтобы там поговорить с кем-нибудь из членов Общества. Наконец-то ее воображаемый супруг сможет принести пользу – молодой вдове, разыскивающей знакомых покойного мужа, простительно некоторое пренебрежение светскими нравами.

Но вот дверь открывается и входит вовсе не механик, а Судзуки с тяжелым проектором в руках.

– Мистер Судзуки! Мы и не знали, что это вы будете просвещать нас сегодня, – говорит графиня.

Картограф опускает проектор и кланяется ей:

– Мистера Гао вызвали по другому делу. Надеюсь, мое присутствие не станет большим разочарованием.

– Конечно же нет, – отвечает графиня и оборачивается к Марии с многозначительной улыбкой, которую та упорно не желает замечать.

Похоже, придется остаться