– Коммуны? По-твоему, у нас тут какая-то социалистическая утопия?

– Я бы не возражал. – Он подмигнул и спрыгнул в шлюпку.

На этот раз повела она и направила шлюпку к уже хорошо знакомой стоянке. Забавно, как быстро формируются привычки, когда переезжаешь в новое место. Впереди простиралась широкая полоса пляжа, но Виржини уверенно направлялась к их обычному месту, как если бы парковала машину на улице перед домом.

Там уже стояла шлюпка Роли, человеческие и собачьи следы уходили через пляж в джунгли.

– Где ты будешь? – спросил Джейк.

Она огляделась:

– Не знаю. Наверное, на северной стороне. Прогуляюсь.

– Потом встретимся здесь?

– Ладно. – Она поцеловала его. – Будь осторожен.

– С чем?

– С кокосами. С ножом.

Он снова вытащил мачете, наклонив его так, чтобы солнце отражалось от лезвия.

– Малыш, я рожден для этого.

Пляж на северном берегу был небольшим, всего лишь короткий участок песка, усеянный обкатанными морем валунами, с пляжа открывался вид на бескрайний океан. Виржини остановилась. Здесь джунгли расступались, и прогалина вместе с нависающими ветвями высоких деревьев создавала естественную раму для морского пейзажа. Она села на землю, прислонилась к стволу, кора на котором шелушилась, как обожженная солнцем кожа. Достала из сумки альбом и положила его на колени.

Первый штрих – серая линия, четкая на чистом листе бумаги – был самым трудным, и всего через несколько минут она сдалась. Перевернула страницу и начала заново. По мере того как она осваивалась с этим видом, с образом в своем воображении, который хотела перенести на страницу, она стала поднимать глаза реже. Море здесь, снова и снова разбивающееся о рифовый барьер, было громче, чем на якорной стоянке, и Виржини забылась в его мерном плеске и сосредоточилась на работе, на штрихах карандаша, на тихом шуршании грифеля, легонько касающегося бумаги.

Вдруг она заметила что-то краем глаза, и перемена в пейзаже напугала ее. Она присмотрелась – на воде появилась шлюпка. Виржини была так поглощена, что потеряла счет времени. Неужели за ней уже плывет Джейк? Она была еще не уверена, что готова остановиться. Лодка подошла ближе. Это был тендер Витора, сам он сидел на носу, вглядываясь в береговую линию. Вероятно, они увидели друг друга одновременно, потому что Витор встал, помахал рукой и направил лодку на окаймленную ветвями раму. Вдоль всего рифа разбивались волны – тут сложно найти безопасный проход. Дважды Витор пытался преодолеть риф, но, сочтя маневр слишком рискованным, заходил на очередной круг. Он направил лодку к ней уже в третий раз. Боже, она не хотела, чтобы из-за нее он опрокинул тендер или того хуже – разбился. Виржини подбежала к кромке воды, собираясь предостеречь его, крикнуть, чтобы не пытался подойти к берегу, это слишком сложно, но на этот раз он нашел брешь и провел через нее лодку. Поняв, что он вне опасности, она позволила себе ощутить легкое волнение от мысли, что все эти усилия ради нее.

Витор выпрыгнул на мелководье и закопал якорь в песок.

– Увидел тебя с рифа. Тебя обрамляли деревья, просто кадр из кино. – Он сложил из больших и указательных пальцев прямоугольник и посмотрел через него, прищурив один глаз.

Она улыбнулась и снова села.

Он плюхнулся рядом.

– Собирался порыбачить, но, похоже, еще слишком рано. – Он сверился с часами. – Или слишком поздно. – Он посмотрел на альбом, который она закрыла и положила на землю. – Ты рисовала?

Обычно Виржини никому не показывала свои рисунки, но с Витором чувствовала себя до того свободно, словно знала его давным-давно. Она взяла альбом, раскрыла на странице, над которой работала, и протянула ему:

– Пыталась.

Он рассматривал ее эскиз, сравнивал с видом, как это делала она сама. Виржини тут же пожалела о своем порыве и поискала предлог забрать альбом. Но потом рассудила, что он необязательно раскритикует ее работу.

Витор неторопливо пролистал страницы назад, разглядывая каждую.

– Значит, ты художница?

– Когда-то хотела ею стать. – Взгляд, который Витор искоса бросил на нее из-под пряди волос, ободрил ее, и Виржини продолжила: – В университете я изучала историю искусств, пробовала себя в рисовании и живописи. Но у меня никогда не было таланта. Люди мне так и говорили. (Вернее, один человек.) Да я и сама это знала. Поэтому я занялась другим. – Она не понимала, почему ее потянуло на откровенность. Обычно она просто говорила всем, что работает в музее, и этим ограничивалась.

– А Джейк тоже любитель искусства?

В художественных галереях, и даже в ее музее Джейк всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Позднее он признался, что на выставку, где они познакомились, пришел, потому что думал, что «она будет про лодки, а не про картины с лодками». Виржини заметила его сразу, как только он вошел, – густые волосы, спортивное телосложение, здоровый румянец на щеках, говорящий об активном образе жизни, – и наблюдала с другого конца зала, как он переходит от картины к картине. Он разглядывал таблички, рамы, тросы, на которых эти рамы висели, даже свои кроссовки – что угодно, кроме самих картин. Он не воспринимал искусство всерьез, да и вообще совсем не воспринимал, чем приятно отличался от того, к чему она привыкла, – от резких суждений Тома и его окружения, от ее зацикленного отца. Теперь, когда ей хотелось сходить в галерею, Джейк целовал ее перед входом и договаривался встретиться с ней через час.

– Нет, – ответила она, улыбаясь воспоминаниям. – Джейк не любитель искусства.

Витор долистал до ее старого автопортрета. Провел пальцем вдоль линии лица:

– Мне нравится этот.

Потом поднес альбом к ее лицу, сравнивая рисунок с оригиналом. Его глаза внимательно изучали ее черты, оценивали лоб, нос, губы. От этого пристального взгляда, близости ей стало жарко, она потянулась к альбому, закрыла его и убрала в сумку. После чего встала, стряхнула с бедер песок и потуже завязала саронг на талии.

– А где сегодня Тереза?

Витор пожал плечами:

– На «Санта-Марии». Читает какие-то журналы. – Он тоже поднялся. – Хочешь, покатаю тебя на тендере?

Как он любезен. Мужчина из тех, что выдвигают для женщины стул, часто звонят, просто чтобы узнать, как у нее дела. Возможно, это что-то поколенческое, манеры, которые мужчинам постарше – особенно образованным, светским мужчинам – прививали с детства. Таким был даже Тома, и она солгала бы себе, если бы не признала, что отчасти этим он ей и понравился.

Она улыбнулась Витору:

– Спасибо, но я бы хотела прогуляться. Немного размяться после долгой неподвижности. – Она поочередно встряхнула ноги.

– Ну ладно. Но скоро я снова возьму тебя на дайвинг. –