что Оксана Маслова что-то скрывает?

– Все возможно, – не отрицал Павел. – Рано или поздно выясним. Иди.

После ухода Жени он стал собирать свои вещи и фотографии, складывать их в сумку, исподволь наблюдая за Феликсом, который словно отключился. Опер сидел, опустив голову и скрестив руки на груди, хмурил брови.

– Ау, Фе-еликс… Ты не уснул?

– С открытыми глазами не спят, – промямлил тот.

Павел снова уселся напротив, присмотрелся к нему, нет, не ошибся, Феликс озабочен, может быть, даже расстроен.

– Что случилось? Не хочешь рассказать?

– В кабаке, когда я клеился к Богдане, находилась самая подлая баба на свете – Марихуана. Я не заметил ее.

– Ну, сидела и что?

– Да вот гадаю, какую гадость она мне придсунет, – процедил сквозь зубы Феликс. – Знаешь, как на меня смотрела? С намеком! Настучит Насте, зуб даю.

– Неужели она такая…

– А ты вспомни, как она гадила нам в деле «Граций».

– Тогда расскажи Насте сам, в конце концов, ты с Богданой не занимался сексом и даже не планировал. Расскажи, как сорвалась операция… придумай что-нибудь. Поехали.

Феликс поднялся с тем же озабоченным видом, на этот раз Павел едва подавил улыбку, так как опер казался трогательным и беззащитным. Уж у него-то недостатка в женском внимании не было, он породистый, хорош собой – как говорили в старину, в себе уверенный, а Настя смогла зацепить его сильно, вон как переживает. Павлу стало стыдно за себя, мог подобрать опера из УВД и без вредной привычки – без любви к жене, он хлопнул друга по спине и пообещал:

– В случае недоразумений с Настей, звони в любое время суток, улажу.

Тот с благодарностью покивал, а следом его осенило:

– Паша, скажи, пожалуйста, кто потрошил обеих Гришак?

– Нютку исследовала Коноплева, а тетку Покровский.

– Паша, запомни: когда Марихуана работает, ее надо контролировать, желательно, чтобы кто-то еще из профессионалов присутствовал на вскрытии и участвовал в исследовании. Во всяком случае, так надо делать, когда работаем мы. Мог бы сам догадаться, а не доверять ей. Конопля и так не ах какая специалистка, после ее увесистых актов, мы вынуждены работать, как в позапрошлом веке – одними мозгами, опираясь на опыт и сообразительность. Помни, она нас не любит, очень-очень не любит, ты ее отверг, я постоянно уличал в халатности, Конопля будет сознательно вредить нам. Хотя почему – будет? Она вредит, где только может. Ты понял?

– Ладно, учту. Поехали к Левченко.

Поездка выдалась удачной, из семи фотографий при сравнении с фото женщины, которая их же и принесла, Левченко ткнул в один снимок пальцем:

– Вот наиболее вероятное совпадение.

– То есть не точно? – уточнил дотошный Феликс.

– Некоторые параметры закрыты, их закрывают очки, платок, воротник, – объяснял Левченко. – Но по тем, что открыты, а это нос, губы, часть лба, скулы, программа идентифицировала с этой фоткой. Больше ни с одной совпадений нет.

На обратной стороне фотографии Павел прочел вслух надпись, выведенную рукой Жени Сорина:

– Марина Савельева… Хм, то есть это Марина из Ижевска. Выходит, Марина принесла Будаеву и себя? Феликс, у тебя есть хоть какие-то идеи по данному поводу? Самые бредовые можно.

– Одно из двух: либо подсказка, либо сознательная путаница.

– Может быть, может быть… Значит, так. В связи с новыми данными ищем Марину Савельеву в первую очередь. Она ведь где-то живет, значит, либо у нее есть прописка, либо регистрация, правильно?

– Угу. Только, Паша, знаешь, сколько Марин Савельевых мы обнаружим в городе? Хорошо, если с десяток…

– Есть другие способы отыскать ее? Найдешь, подскажешь, а я пока вижу один. Ну, отчество выясним в институте, год рождения тоже, уже будет легче. У нас есть фотография…

– Почти пятнадцатилетней давности?

– Левченко разберется, – заверил Павел. – Думаю, надо слежку за Богданой Ижевской установить, загадочная она штучка…

– Более чем загадочная, – согласился Феликс.

Нужно ехать домой… пора домой…

Так он уговаривал себя часа три, разумеется, мысленно, но не делал ни малейшего движения, чтобы встать, одеться, спуститься вниз, сесть в машину и поехать, в конце концов, домой… Какой длинный путь предстояло сделать. А в комнате тишина, темнота, состояние неги и удовлетворения, перемежаемые грустью, когда Арсений вспоминал, что надо ехать домой. Не хочет. И не потому, что трудно лгать – это несложно, ведь лгут многие, следовательно, функция лжи заложена в нашем подсознании, Маслов не хуже этих многих и не лучше. Проблема гораздо сложнее.

Пришло осознание, что все, расположенное за этими стенами, не нужно ему. Дети не в счет, они – естественная зависимость, часть его самого, не обсуждаемая часть. Остальное… иллюзии. Он никогда не любил Оксану, впрочем, и не врал жене, что любит, просто никогда не говорил с ней об этом. Его работа нудная, неинтересная, не творческая, работа не его выбор, хороша и приятна лишь тем, что азартна и приносит хорошие деньги. В своем доме он всегда чувствовал себя, как в гостях, но не мог объяснить – почему, впрочем, никогда и не задумывался – почему так, только сейчас осенило.

А что Богдана в его жизни? Та самая любовь, которую ждут иногда в течение жизни, а она не приходит? Ну, это тоже своего рода иллюзия, навязанный лириками обман, придуманный ими же. Арсений ни разу не лирик, к тому же по своей сути никакой он не барин, которого усердно лепит из него Оксана, а прост, как сантехник без высшего образования (существуют и с высшим сантехники), поэтому все у него просто, но упаси бог показать это кому-либо.

И вдруг в его жизнь врывается Богдана, принадлежащая самой себе, она прекрасна, естественна, от нее исходит свежесть, с ней хорошо, как может быть хорошо мужику с бабой в самом прямом смысле. Да, она ворвалась в его жизнь, как бомба, и вдребезги разбила иллюзии, заставив заглянуть внутрь себя.

– Не мучайся, – сказала она, каким-то непонятным образом угадав, что за думы его терзают. – Если переживаешь, зачем захотел снова встретиться?

Арсений повернулся на бок, подложил под голову согнутую в локте руку, с минуту изучал профиль Богданы и обнаженное тело, слегка прикрытое простыней. Полная яркая луна светила в окно, оттого он и видел все линии в колдовском сиянии, а в себе ощущал новые силы. Увидел Арсений и то, как повернула к нему свое лицо Богдана, открыв глаза, следовало ответить на ее вопрос, но он задал свой:

– Ты мои мысли читаешь?

– Нет. Я читаю много книг, там все это описано.

– Это? – Он перевернулся на живот, чтобы быть ближе к ее лицу, ее губам. – Что ты имеешь в виду?

– Муки совести.

– М-м-м. – Что он одобрил своим «м-м-м», не ясно, но произнес одобрительно. – Муки, говоришь? А если я думал совсем о другом?

– Я ошиблась? Хм, женщинам свойственно ошибаться.

– А думал я, что не хочу уходить и не уйду.

– Ты должен уйти.

– Почему?

Арсений приподнялся над ней, чтобы лучше видеть, любоваться ею, но его тень упала на лицо Богданы, видны стали только голубоватые белки на темной маске и слышен ровный, мягкий, мелодичный голос:

– Это вспышка, угар, он пройдет. Зачем же ломать свою жизнь?

– Что скажешь, если не пройдет?

– Вот и проверишь, ничего не ломая, но на это уйдет время. Такое случается – то, что с нами произошло, явление