Шрифт:
Закладка:
– И гречневую кашу, – пошутил Арсений.
Он двинул за ней на кухню, вдруг любовник притаился там? Да у него пунктик, что бы это значило? Не ревность же в самом деле! Или ревность? Между тем Богдана, набирая в вазу воду из-под крана, говорила, не замечая в госте нервозности:
– Каши нет. Я три дня лежала с высокой температурой, почти все съела, болеть хорошо, когда сыт, но в магазин не выходила, потому что еще неважно себя чувствую.
– А что случилось с вами? – переменился в лице Арсений.
– Вы забыли про дождь? Я простудилась, а вы?
– Я в порядке. Давайте вызову врача? У меня есть пожилой доктор, он крепкий профессионал, учился в советское время…
– Врач у меня был, все хорошо.
Она улыбалась, обрывая нижние листья на стеблях и ставя розы по одной в вазу. Губы сухие… зубы блестящие… шея длинная… вырез… Роз двадцать пять штук, до вечера будет обрабатывать, а ему мучиться? Арсений нашел выход:
– Давайте сбегаю в магазин за продуктами?
– Не стоит, я завтра сама или послезавтра…
– Не надо со мной спорить, торговый центр рядом.
На этих словах он решительно ушел. Машиной не воспользовался, пройтись тоже не мешает, так сказать, проветриться. Лично он забыл, когда покупал продукты, а потому в магазине забрасывал в корзину, все, что, по его мнению, сгодится, иногда консультируясь с работниками. С двумя полными пакетами вернулся к Богдане и сразу – на кухню готовить глинтвейн! Кинул пиджак на спинку стула, закатал рукава рубашки (выглаженной женой, Оксана не дает домработнице гладить его рубашки), Арсений открыл бутылку сухого вина и добрую половину вылил в ковшик. Специи для глинтвейна купил по совету пожилой дамы, высыпал содержимое пакетика в вино, апельсин с лимоном сунул в руки Богданы:
– Режь.
– Сначала надо помыть…
– А, да! – Арсений забрал апельсин с лимоном, вымыл, как умел, фрукты под горячей водой и снова вернул Богдане. – Режь на кружочки.
Богдана уселась на высокий круглый стул, выставив коленку в разрез халата, и принялась резать апельсин, изредка поглядывая на него. Даже не подумала переодеться. Неужели ей не хочется нравиться ему? Глинтвейн прозевал – он закипел, а пожилая дама раза три напоминала, что держать на огне вино нужно до закипания, примерно как кофе, можно раньше снять с огня. Налив в фаянсовую кружку свое зелье, Арсений добавил туда мед, кинул по кружку апельсина и лимона, двинул питье по столешнице Богдане:
– Пей. Кашля завтра не будет.
Сам, не садясь, согнулся пополам, поставил локти на стол и подпер обеими ладонями подбородок – так удобней наблюдать за ней, искать изъяны и решать загадку: чем она приворожила. Богдана, взяв кружку, понюхала варево и сморщила нос:
– А я не кашляю.
– Да? Все равно пей. Выздоровеешь окончательно, знаю по себе.
Ну, себе-то он не готовил глинтвейн, этим занималась жена и поила его с ложечки. Оксана… Она замечательная, ему просто нужно переждать это всепожирающее влечение, пережить его. Нехотя Богдана все же сделала пару глотков, сдвинув брови, отодвинула кружку к нему:
– Горячо.
Присев на стул, Арсений попробовал питье и поставил перед ней:
– Нормально. А ты дуй перед тем, как пить. Слушай, ты никогда не пила глинтвейн? Его пьют горячим от простуды.
– Не приходилось. И вино попробовала недавно – не нравился запах.
Она воспользовалась советом: тихонько дула и пила мелкими глотками, а он не сводил с нее глаз и думал, что действительно разочаровался… не в ней, а в себе, чувствуя, как тонет в Богдане. Какое там Богом данная, скорее, сатаной. Он отец счастливого семейства, у него безупречная репутация… Сейчас она, чертова репутация вместе с тупой ответственностью и надоевшими обязательствами, готова рухнуть к ногам Богданы и скончаться без мучений. Да, ему реально не хватало воздуха, он задыхался, пришлось ослабить узел галстука. И вдруг Богдана, подняв на него глаза, от которых обдавало горячей волной, спросила:
– Скажи правду, ты зачем приехал?
Арсений ответил с обреченностью в интонации:
– Если скажу, ты выгонишь меня.
Пауза, глаза в глаза… Затем Богдана поднялась со своего места, подошла к нему, пришлось подняться и Маслову. Он ожидал всего, чего угодно, только не этого: она потянулась к нему, подставляя губы и прикрыв веки. Нет уж, Арсений не откажется от предоставленной возможности загасить патологическую тягу к ней…
Дни летят не без удач, относительных, но тем не менее
Наводку, где искать концы, дала Оксана Маслова – педагогический институт, туда отправили Сорина, прошла неделя, прежде чем состоялся полезный разговор. Он ждал преподавателя Орлика Михаила Спиридоновича, доцента, между прочим, и лауреата чего там педагогического, к тому же проректора по учебной части. Он был в отъезде, и Женя ездил по другим институтам, справлялся о девушках, к сожалению, время потрачено зря. Наконец, позвонили из педа и сообщили, что Орлик вернулся к своим обязанностям, проще говоря, пришел на работу.
Женя бросил все и помчался на такси в кузню педагогики, но почему-то после окончания выпущенные кадры не работают в школах, и вот, напустив на себя важный вид, дабы выглядеть солидней, он прохаживался по холлу, ожидая доцента. Орлик древний, как мамонт, ему под семьдесят, помнит он всех студентов с середины прошлого века, как утверждал декан. Женя ожидал увидеть развалину чуть ли не на костылях… И вдруг – старый дед, да? Нет, это электровеник, несмотря на комплекцию шара на коротких ножках, энергия из него била фонтаном, позитив – водопадом, эдакий подвижный хохотун. Так и разбиваются стереотипы.
Уединились с Орликом на кафедре иностранных языков, там никого не было, кроме студентки, печатающей на компьютере, ее попросили выйти. Михаил Спиридонович уселся за стол, поставив перед собой портфель, наверное, своего дедушки – такой старый, достал оттуда три ручки, два карандаша, смартфон и кучу мелочей, протарахтев:
– Ну и дороги нынче! Одни пробки – невозможно рассчитать время. Надо на велосипед пересаживаться, лето на носу! Но не с моей же комплекцией! Ха-ха-ха… Вы садитесь, садитесь, молодой человек, вон стул… И рассказывайте, почему моей скромной персоной интересуется полиция?
– Я не совсем из полиции, из Следственного комитета.
С какой гордостью Женя это произнес – аж в груди защемило от чувства значимости, и доцент Орлик оценил, уважительно смотрел на него. Слегка смутившись, Сорин опустил голову, раскрыл папку на коленях и стал выкладывать на стол перед Михаилом Спиридоновичем фотографии девушек.
– Минуточку… – тот достал из портфеля очки, нацепил на нос и ахнул. – Боже, какие красотки, а? Одна лучше другой, верно?
– Михаил Спиридонович, меня интересуют как раз эти девушки. Кто из них вам знаком? Может, они учились здесь, мне сказали, вы всех помните.
– У меня отличная память, – взяв в руки фото, он повернул снимок лицом к оперу. – Ага, вот! Аня Гришак. Чертовка. На нее невозможно было сердиться, она как посмотрит невинными глазенками… плакать хотелось от умиления. Танцевала прекрасно, на конкурсе бальных танцев среди пар института занимала первые места с нашим студентом.
– А где она сейчас?
Зачем расстраивать доцента, пусть думает о ней, как о живой.
– Понятия не имею. Работала за границей несколько лет, потом потерялась… Ходили слухи,
