также столкнулся с оппозицией в собственных рядах. Так, он стремился выделять среди прочих регионов собственный ядерный электорат на севере страны и приоритетно направлять туда ресурсы и создавать рабочие места. Такая политика вызвала недовольство обделенных хуту на юге и в центре страны.

Мировые державы отреагировали поддержкой этой двойной стратегии одновременных мирных переговоров и политической либерализации, надеясь, что конфликт в итоге разрешится выборами. Следующие два года Хабиаримана легализовывал политические партии и вступал в мирные переговоры. Тем не менее ни он, ни консервативные члены партии, окружавшие его, не собирались устраивать торжество демократии[332]. Их очень беспокоило, что, хотя НРДР выглядела крепкой партией, многие не задержались бы в ней, появись реальная возможность перейти в стан врага[333]. Вместо этого лишенное возможности запретить оппозицию правительство столкнулось с риском распада на фракции. При таких условиях дальнейшие события выглядели бы так: тутси объединяются с умеренными хуту против текущей власти[334].

В ответ на это хуту-экстремисты продвигали жесткую повестку привилегированности своего народа и разработали план беспрецедентного по размаху политического насилия. Центральным компонентом стратегии стала демонизация тутси. В ходе этого плана на руандийских тутси повесили ярлык участников РПФ, хотя они были мало связаны с восстанием. Руандийская армия даже разыграла фальшивые нападения на столицу страны Кигали и свалила вину на руандийских тутси, чтобы закрепить эту пропаганду в массовом сознании и превратить их в козлов отпущения[335]. Тем временем вооруженные формирования, особенно пользующиеся дурной славой «Интерахамве»[336], проходили подготовку, чтобы режим мог осуществить свои угрозы.

Хотя эта стратегия служила для того, чтобы углубить этнические и политические разрывы между группами населения, она имела катастрофические последствия для политической стабильности и национальной идентичности. В отличие от многих других случаев, описанных в этой книге, насилие в Руанде переросло рамки циничной политической стратегии и вылилось в массовую резню ради резни. Руководство радикальных хуту перестало действовать скрытно и уже не заботилось о том, чтобы режим сохранял лицо. Конечно, это может отчасти объясняться тем, что их поддерживало правительство Франции, которое и помогло в свое время вооружить режим. Именно поэтому они считали, что им сойдут с рук любые зверства[337]. Но также этот эпизод служит отчаянной иллюстрацией того, что политическое насилие не всегда удается удержать в рациональных рамках – есть риск, что оно превратится в неуправляемую стихию.

В ситуации Руанды роль консервативной стратегии заключалась в поляризации политической системы на два лагеря: «блок хуту» и «блок тутси». Граждане, вынужденные отстаивать свой район, оказались между двух огней. В результате радикально настроенные лидеры хуту получили право объявлять несогласных «изменниками» и насаждать жесткую дисциплину внутри своей национальной группы[338].

В то же время многие рядовые хуту поверили в пропаганду о том, что тутси плетут заговор против страны, и потребовали от правительства решительных действий против политической и экономической «угрозы», представляемой «чужаками»[339]. Вместе эти две тенденции позволили руководству хуту оправдать свои действия и избежать санкций, а умеренным лидерам стало труднее собирать поддержку. Таким образом, разжигая вражду между двумя народами, НРДР отвела от себя угрозу того, что умеренные хуту и тутси смогут договориться и объединить силы.

По мере того как реализовывался принцип «разделяй и властвуй», политическая система стала еще более разобщенной. С одной стороны был кластер более экстремистских партий, таких как НРДР и Коалиция в защиту республики, которые шли под общим названием «Власть хуту». С другой стороны – ряд умеренных и все более опасливых оппозиционных партий[340]. Когда при невыясненных обстоятельствах [341] был сбит президентский самолет, «Власть хуту» с готовностью использовала этот предлог, чтобы развернуть геноцид. Президентская гвардия и «Интерхамве» инициировали волну убийств, которая была подхвачена, зачастую под принуждением, рядовыми хуту[342]. Шквал насилия унес жизни более 800 тыс. представителей народа тутси и многих хуту, которые бесстрашно отказывались участвовать в бойне.

Однако, хотя политическое насилие особенно шокирует, когда достигает размаха геноцида, оно не всегда опирается на этнические конфликты. В таких странах, как Зимбабве, разлом между «своими» и «чужими» проходит по партийной или экономической линии. Стратегии, примененные президентом Робертом Мугабе ради сохранения власти, хорошо демонстрируют этот тезис[343]. Как мы убедились в главе 2, к началу 2000-х годов правительство партии ZANU-PF оказалось зажато давлением с двух сторон: изнутри партии – от нового поколения руководителей, и снаружи – от быстро растущей оппозиции[344].

Как и в Руанде, эта комбинация побудила правящую партию прибегнуть к насилию в качестве политической стратегии. Опасаясь, что ZANU-PF может в конце концов проиграть, Мугабе превратил одно из своих слабых мест в преимущество и сформировал альянс с ветеранами войны. Ради этого он отказался от своей предыдущей позиции по аграрному вопросу и стал поощрять вторжения в хозяйства белых фермеров, чтобы удовлетворить запросы своего нового электората[345]. Эта смена стратегии положила начало периоду интенсивных политических репрессий, имевших две цели: сделать нежизнеспособной оппозиционную партию ДДП и запугать собственных однопартийцев, подавив в них всякое инакомыслие.

Конечно, насилие, применявшееся в Зимбабве, не достигло размаха геноцида, совершенного в Руанде, тем не менее Мугабе показал себя одним из самых насильственных африканских лидеров. Однако нападения на ДДП не ограничивались этническими мотивами, пусть даже ранние атаки на оппонентов Мугабе в Матабелеленде носили выраженный национальный характер[346]. Вместо этого правительство решило выстраивать дихотомию «мы» против «них», не основываясь на этнических признаках. Партийные идеологи уже давно пытались переписать историю Зимбабве, играя на многофакторной освободительной борьбе, чтобы выстроить нарратив, будто ZANU-PF – национальные герои, а их действия продиктованы необходимостью сохранить государственный суверенитет перед лицом иностранных агрессоров[347].

В рамках официальной «патриотической истории» оппонентов демонизировали как «продавшихся изменников», а значит, на них можно было безнаказанно спускать собак[348]. Вслед за подъемом ДДП и растущей популярностью оппозиции фокус патриотической истории сместился. ZANU-PF стала ассоциировать себя с влиятельной группой ветеранов, и Мугабе укрепил репутацию «революционного» героя, защитив себя от внутренней критики[349].

Параллельно с этим ZANU-PF эксплуатировала то, что некоторые белые фермеры поддерживали ДДП, чтобы представить оппозиционную партию как орудие белого меньшинства, а следовательно, агента иностранных колониалистов. Но хотя Мугабе активно разыгрывал национальную карту, режим наносил удары и по черным районам различных национальностей, которые уже голосовали за ДДП либо просто недостаточно активно поддерживали партию власти. Таким образом, насилие шло по линии партийной поддержки, которая не всегда совпадала с этническими границами. В свою очередь, эффективность стратегии Мугабе демонстрирует способность фальшивых демократий прорубать в обществе разломы, а потом менять их по своему усмотрению, чтобы остаться у руля