спиной поддержку от этнических групп поменьше. Учитывая, что электоральные предпочтения в Кении носят выраженный этнический характер, перед Мои встала тревожная перспектива проиграть столь единому фронту оппозиции. КАНУ предсказуемо отреагировала на появление нового движения жестоким подавлением: его митинги были под запретом, а Матибу бросили в тюрьму, где его избивали сотрудники спецслужб. После перенесенных пыток он так и не смог до конца восстановиться[319].

Но к тому моменту FORD аккумулировал слишком большую народную поддержку, чтобы ее нивелировали одни репрессии. Кроме того, репутация режима понесла урон из-за международной критики подобных методов. В итоге Мои сменил подход: усилил запугивающую тактику разобщением стана оппозиции с поистине макиавеллиевским [320] талантом[321]. Один из основных элементов программы состоял в том, чтобы оперативники на службе правительства проникли в FORD под видом оппозиционных активистов. А оказавшись внутри продемократической коалиции, они начали обострять противоречия между фракциями[322].

Стравить лидеров FORD между собой оказалось достаточно простой задачей, учитывая их огромное самомнение, личные амбиции и напряжение между этническими группами, которые они представляли[323]. Одинга, который принял руководство коалицией на время ареста Матибы, уже давно мечтал о руководстве страной. Будучи единственным лидером FORD, который не замарался недавней службой в госаппарате, он считал себя самым авторитетным оппозиционным лидером Кении. Со своей стороны, Матиба рассчитывал, что его смелость при запуске кампании за многопартийную систему, а также страдания, перенесенные в заключении, будут вознаграждены выдвижением его единой кандидатуры на пост президента[324].

Вооружившись этой информацией, правительственные агенты аккуратно вбили клин в самое сердце оппозиционного движения. Когда Матиба приехал в Найроби после лечения в Лондоне, КАНУ профинансировали торжественный праздник по случаю его возвращения на родину[325]. Чем увереннее он себя чувствовал, тем выше оценивал свои шансы и тем меньше был согласен играть роль второй скрипки при Одинге. Буквально за несколько недель FORD начал раскалываться, превратившись, по сути, в две партии под одной вывеской. За Матибой осталась FORD-Asili, а Одинга встал во главе FORD-Kenya. Еще со времени изменения конституции для легализации оппозиционных партий на пути новых объединений специально возвели барьер. Избирком убедился, что FORD попадет в бюллетень дважды – и голоса разобьются надвое[326].

Наряду с коррупцией, совершаемой режимом, и отдельными эпизодами вбросов, раскол оппозиции позволил Мои удержаться у власти, набрав лишь 31 % голосов. Останься Матиба и Одинга в союзе, они, вероятно, победили бы. По отдельности оба оказались сильно позади результата Мои, но совокупно набрали 36 % голосов[327]. Стратегия Мои сработала. «Разделяй и властвуй» превратилось в «разделяй и побеждай».

Различные применения политического насилия

Комбинация насилия и разобщения встречается не только в Кении. Особенно часто ее применяют режимы, которым грозит внешняя оппозиционная сила наряду с внутрипартийными разногласиями. Как правило, страны переходят к многопартийности от личных диктатур, однопартийных систем либо военных режимов. Во всех трех случаях руководитель обычно получает преимущество благодаря тому, что оппозиция долгое время находилась под запретом. Анализ чистого авторитаризма по большей части базируется на самом очевидном аспекте политического контроля – способности ставить политические движения вне закона и отправлять оппонентов за решетку. В конце концов, если вам удалось заточить соперника или запретить оппозиционную партию, можно считать, что победа на выборах у вас в кармане. Но инструмент криминализации оппозиционных партий был важен и по другой причине: благодаря этому партии власти удавалось дисциплинировать собственные ряды.

Чтобы увидеть этот механизм, вернемся в 1960-е годы, вскоре после того, как африканские страны получили независимость от колониальных империй. Обеспечив себе политическую автономность, «отцы-основатели» континента столкнулись со следующими проблемами. Во-первых, нужно было развивать экономику: в колониальный период метрополия выстраивала ее структуру под свои нужды и не заботилась о местном развитии. Во-вторых, стоял вопрос, как сохранить порядок в своих масштабных коалициях. Обе задачи оказались одинаково сложными. За время колониального правления у разнообразных групп с противоположными повестками был общий враг – метрополия[328]. Но с обретением независимости и победой над общим врагом начали обнажаться все скрытые противоречия. Внутренняя борьба развернулась практически сразу же.

Как следствие, надежда и ожидания лучшего быстро сменились разочарованием и подозрением. Дошло до того, что президенты и премьер-министры африканских стран стали получать угрозы: от них требовали большей щедрости при распределении ресурсов и создании рабочих мест. В противном случае рассерженные лидеры грозились покинуть коалицию вместе со всей фракцией. К примеру, в Замбии президент Кеннет Каунда ополчился против членов собственной партии, которые «шантажировали» его, выбивая нереалистичные дотации[329] На этом фоне главы таких стран, как Кения, Сенегал, Танзания и Замбия, сделали выбор в пользу однопартийных государств[330]. Запретив всю оппозицию, коллеги Каунды одновременно избавлялись от угрозы укрепления соперничающих партий, а также от ударов в спину от своих же. Внутрипартийную оппозицию тоже подавили. Таким образом, на многие годы поддерживать порядок в своих рядах стало легче, пусть проблема и не решилась полностью.

Легализация оппозиционных партий в Латинской Америке, посткоммунистической Европе и Африке южнее Сахары в течение последних тридцати лет XX века снова стала угрожать сплоченности авторитарных правительств. Снова возникла перспектива формирования новых партий и оппозиционных объединений, предательства союзников, а вместе с этим – и риски, что главу государства начнут «шантажировать». Более того, как это было в африканских странах после получения независимости, многие доминирующие политические партии, которые мы видим по всему миру сегодня, представляют собой обширные коалиции. За несколькими важными исключениями, у этих альянсов отсутствует цельная идеологическая основа, а объединяют их в основном личные связи, кумовство и покровительство. Однако если такие коалиции склеивает лишь совместная дележка государственного пирога, то правительство может развалиться на глазах, когда от пирога останутся одни крошки.

Эта динамика особенно сильно давит на руководителя в тех случаях, когда выборы прошли с небольшим отрывом, поскольку при таком раскладе сил предательство даже скромной фракции может обернуться общим поражением. Именно в таких ситуациях, когда лидерам угрожает сильная оппозиция внутри и снаружи, риски экстремального политического насилия взмывают до небес.

Например, именно такой ход мыслей овладел умами руандийской элиты хуту, которая решила обратиться к этническим чисткам после перехода к многопартийности в 1990-х годах[331]. Придя к власти через переворот в 1973 году, Жювеналь Хабиаримана построил однопартийную систему под властью «Национального революционного движения за развитие» (НРДР). Однако в конце 1980-х годов доминирующее положение этой партии было подорвано экономическими проблемами, а также вторжением Руандийского патриотического фронта (РПФ). Он состоял преимущественно из беженцев тутси, которые до этого жили в изгнании в Уганде, – они заручились поддержкой угандийского правительства и президента Йовери Мусевени. В тот период Хабиаримана