Серебрится на солнце, шевелит усиками и перекатывается, как перекати-поле. Ну точно детская игрушка!

Но внешность обманчива.

Когда паук излил из себя последние капли слизи, вздрагивая при этом как от оргазма, серебристый шар кинулся к «индейке». К тому времени боец высвободил одну руку из меха и теперь палил в шар из встроенного в предплечье огнемета. По тому, как он двигался, как стрелял и отступал, путаясь в управлении мехом, я понял, что бойца охватила паника.

— Держись! Сейчас, сейчас… — я рылся в системах броневика, пытаясь сделать хоть что-то. Действовал я скорее интуитивно, потому как с управлением не был знаком.

Есть!

Я активировал турель на крыше броневика, захватил цель и открыл огонь. Пули прошили серебристый шар, оторвав от него половину и скосив смертоносные усики. «Индейка» удивленно обернулся к броневику.

— Давай сюда! — рявкнул я в микрофон на панели.

«Индейка» вышел из ступора и сорвался с места. Его мех неуклюже переставлял массивные ноги, и тогда боец принял единственное правильное решение: скинул металлический костюм и побежал. Я продолжал решетить серый шар, отрывая от него новые и новые куски, периодически наводя турель на диверсума, чтобы не дать тому возможности подойти. Но моих усилий было недостаточно. Патроны оказались не бесконечны.

Стоило турели замолкнуть, как за считанные секунды шар снова собрался воедино — наниты четко знают свое место и цель. А цель у них одна — сожрать и переработать в механоидов биомассу, которой являлись мы с «индейкой».

Шар кинулся за «индейкой», диверсум тоже сорвался с места, приближаясь к «хордсу» размашистыми рывками. Я судорожно искал в кабине ящик с патронами для умолкшей турели.

Чертовых патронов не оказалось.

Все случилось за считанные секунды. Шар бросился на «индейку», ударив в спину. Боец повалился в усыпанную гильзами пыль и заорал. Мне самому хотелось кричать, потому что это не смерть, это намного хуже. Усики шара плотно обвили его шлем, сквозь фильтры и отверстия внутрь потекла серая слизь. «Индейка» бешено стучал по земле ногами, молотил руками, пытаясь скинуть с себя убийцу, но не мог, ведь наниты уже проникли в его организм, и совсем скоро — еще живого и мыслящего — заключат в кокон.

Единственное, что я мог сейчас сделать — это принять идиотское решение. И я его принял.

Я снова взялся за управление турелью и активировал заряд — одну единственную бронебойную ракету, которую я берег для диверсума, надеясь, что «индейка» сможет убежать.

— Прости, дружище, но ничего не вышло… — сказал я и дал команду орудию открыть огонь.

Огненный взрыв разорвал бойца на части, а вместе с ним и злополучный серебристый шар. Диверсум зло взвыл, от этого механического воя-скрежета у меня заложило уши. Паук молниеносно побежал к броневику, на ходу активируя резаки на суставчатых лапах. Я инстинктивно сжался в кресле, а затем вылез и ломанулся обратно к люку, хотя и понимал, что все тщетно, против диверсума мне не выстоять. Я — муравей под плинтусом, которого вот-вот вытянут отсюда пылесосом.

Я не понял, когда именно они появились, но четко их видел и слышал. Два боевых вертолета вылетели из расщелины между разрушенными многоэтажками и открыли огонь. Все что я успел — упасть на пол. Характерный визг выпущенной ракеты «воздух-земля». Взрыв. Еще один. Броневик подбросило ударной волной и перевернуло, в брюхо машины градом замолотили осколки. Я больно приложился головой об открытый люк и завалился на пол.

* * *

Сознание возвращалось медленно, норовя вновь ускользнуть. Я словно плыл на волнах, мерно покачиваясь, ныряя и выныривая, погружаясь в боль. Звуки доносились рваные, искаженные.

— Живой? — спросил басовитый мужской голос.

— Да, но ранен. Два ребра сломано, рука. Многочисленные ожоги и сотрясение. Возможно имплант повредил, — ответил второй, механический.

— На серую дрянь проверили?

— Чист.

— Хорошо, тащите в вертушку, — приказывает тот, первый.

Снова покачивание на волнах… Меня несут на носилках? В вертолет? Ничего не вижу. На глазах какая-то влажная, липкая повязка, но аудиосистема работает на восьмидесяти процентах.

— Территорию зачистить! Ставим саркофаг! — долетает сквозь гул лопастей чей-то приказ.

Меня обдает горячим, колючим от пыли и песка ветром. Гул вертолетных лопастей вызывает почти физическую боль. Чувствую, как носилки поднимают, ставят, закрепляют с громкими щелчками, и вертушка устремляется ввысь. Боль становилась тягучей, обволакивающий и слегка приглушенной, даже немного приятной.

Кто-то склонился надо мной с обеспокоенным вздохом, а затем снял с глаз повязку, но я ничего не увидел. Глаза резало и пекло, имплантат выдавал помехи. Я ослеп… Иные меня раздери, я ослеп!

— Жить будет, — раздался справа мужской голос. — Я сделал все по максимуму, мэм. Остальное пусть белые эскулапы латают в больничке.

— Хорошо. Спасибо, Эндрю, — ответил ему второй голос, женский. Очень знакомый сладкий бархатный голос, который принадлежал…

Кассандра Милз положила прохладную ладонь мне на лоб и сказала:

— Ну и доставили же вы нам проблем, мистер Рид. А ведь всего-то на всего надо было дать мне доступ к своему нейроимпланту, когда я просила.

Глава 9

— Вы быстро идете на поправку, мистер Рид, — сказал высокий худощавый доктор с благородной сединой на висках. — Переломы срастаются хорошо, подсаженная кожа прижилась, зрение мы вам полностью восстановили. Поврежденный глазной имплант я заменил на аналогичную модель, только пятого поколения.

Пятого⁈ Моя «единица» стоила немало, считалась дорогой, а тут пятерка… Я столько коинов с черной меткой в профиле никогда не заработаю. Да и без метки придется попотеть, если честно.

Видимо, замешательство отразилось на моем лице, потому что доктор спешно добавил:

— Не переживайте. Имплант уже оплачен корпорацией, как и лечение. Выздоравливайте, мистер Рид, и ни о чем не беспокойтесь, вы в надежных руках.

— Спасибо, доктор.

Дверь за эскулапом бесшумно закрылась, я снова остался в одиночестве. В больнице я провел четыре дня. За это время белоснежная палата с климатконтролем, голографическими панелями на стенах и огромным окном с видом на парк успела поднадоесть. Повязки с глаз мне сняли в первый же день, позволив любоваться хвойным лесом на голопанелях и прочей успокаивающей бурдой. Вставать разрешили на второй, и я лениво прохаживался по палате, подолгу стоял у окна, разглядывая пышущий зеленью сквер с лавочками и стилизованными под старину фонарями. В сквере после обеда всегда было много народу. К больным приходили друзья и родственники, люди медленно прогуливались по тропинкам, сидели в тени деревьев и вели неторопливые беседы, ели какие-то вкусности.

Ко мне никто не приходил.

Я изнывал от безделья и не до конца понимал, где нахожусь и чего стоит ожидать. Попал в информационный вакуум. Из палаты меня не выпускали, терминал мне не выдали, доступ в сеть закрыли. Никто