И ожила степь. Заметались на ковыльных просторах волки, лисы, зайцы, суслики, сурки.

Всполошились и птицы — беркуты, кобчики, дрофы, утки. Птицам, конечно, было куда легче переселяться в новые места. Впрочем, старые беркуты довольно скоро поняли, что трактористы намного облегчили им охоту за грызунами, и степные орлы подружились с механизаторами.

Все, кому неудобно и непривычно жить на вспаханной земле, переселялись дальше — в горы, в балки, к речкам.

Особенно величественна степь ночью. Куда ни глянешь — всюду огни машин: одни движутся совсем медленно, почти незаметно на глаз, — это тракторы идут один за другим, уступами; другие огни движутся быстро, стремительно — то грузовики на накатанных до блеска проселочных дорогах. Выбежит иногда на такую дорожку лисица и, ошалев от ослепительного света, минут пять стрелой мчится впереди автомобиля, пока не догадается свернуть в сторону.

Наступление на целину — это не просто красивая фраза. Целина действительно сопротивлялась, и отчаянно. Вскоре стало ясно, что плуги не выдерживают нагрузки, ломаются. Казалось, сама сталь отступает перед мощными пластами спрессованного веками чернозема. Пришлось срочно усиливать прицепные орудия.

На многих загонах ковыль был таким густым, что плуги то и дело забивались, пахать становилось трудно. Могучие дизельные тракторы теряли скорость и тяжело ползли вперед, напрягая все свои восемьдесят лошадиных сил.

— Тут без огня не обойдешься, — с досадой говорили трактористы бригадиру.

— Пожалуй… — неохотно соглашался Рутковский.

— Что вы, разве можно жечь такой чудесный ковыль? — вмешивались в разговор девушки.

— А какие у вас будут предложения? — серьезно спрашивал их Вилис.

Но у девушек не было никаких предложений — они всю жизнь прожили в Прибалтике и степь увидели впервые.

Пришлось опахивать и поджигать отдельные загоны. По ночам зарево вставало над степью, обозначив линию переднего края. За валом огня шли тракторные бригады. Это был настоящий прорыв тракторной гвардии, а при прорыве не обойтись без огневой поддержки.

Целыми сутками не сходили со своих машин молодые энтузиасты. Не хватало цистерн для горючего, бензовозы непрерывно курсировали между станцией Ново-Орск и полевыми станами. С перебоями подвозилась вода. Походная пекарня не успевала выпекать хлеб. Даже палаток не хватало в первое время. Но ни на минуту не ослабевал темп наступления…

Так мы с Вилисом Рутковским и проговорили целых полтора часа. Время пролетело незаметно. Шестерка тракторов давно повернула от утесов и вот уже приближается к нам — к полевому стану. Прямо над бригадным вагончиком проплыл двухмоторный самолет. Беркуты, кружившие в сторонке, взмыли почти вертикально вверх и устремились за самолетом. Мы запрокинули головы, любуясь этим редким зрелищем. Но вот самолет скрылся на севере, там, где виднеется гора Вишневая, и беркуты, круто развернувшись, возвращаются обратно, к тракторам. Так-то лучше!

— Завтра придется переезжать в соседний совхоз, — говорит бригадир. — Свой участок заканчиваем. Надо помочь соседям.

Вилис садится на мотоцикл, на ходу машет рукой на прощанье, и через две-три минуты стихает перестук мотора на большаке, ведущем к «централке», как называют здесь центральную усадьбу.

Я встаю и заново осматриваю поднятую целину. Она отливает синевой, будто Черное море. И только последний квадратик серебрится ковыльными метелками под жарким степным солнцем. Но завтра полевой стан переместится на юг отсюда. Завтра не будет и этого квадратика.

Весна 1954 года навсегда останется в памяти молодых людей. Они будут вспоминать ее так, как пожившие на свете люди вспоминают строительные площадки Днепростроя и Магнитогорска, или как 25-тысячники вспоминают свои первые колхозы. Жизнь прожита недаром, когда есть что вспомнить.

Но никогда еще, пожалуй, понимание исторического характера своего личного труда не было таким глубоким, торжественным и в то же время повседневно простым, как в эти дни у комсомольцев, совершавших подвиг за подвигом в дальних краях нашего государства.

Год 1958-й

На границе двух республик — Российской и Казахской, там, где заросшие буйным подорожником проселки разделяют земли трех областей — Оренбургской, Кустанайской и Актюбинской — раскинулись пшеничные поля совхоза «Восточный».

Ни весной, ни летом здесь не останавливалась ни одна тучка. Слишком уж торопливые июльские дожди передвигались крупными перекатами, не сделав ни одного привала на западном берегу Тобола. И все же эта солнечная закраина Оренбуржья ослепляет августовской бронзой спелых хлебов, выстоявших наперекор всем немилостям взбалмошной природы.

Вездеход мчится со скоростью шестьдесят-семьдесят километров в час, а кажется, что он еле-еле движется, — так бесконечен и велик в своем однообразии пшеничный разлив. Лишь кое-где вскинутся над параллельными дорогами серые клубочки пенной пыли и тут же растают в раскаленном воздухе. Да беркут вдруг камнем упадет из поднебесья и, чуть коснувшись гребня ближнего пригорка распластанным крылом, снова легко взмоет ввысь. Кругом хлеба, хлеба, хлеба. Мягкая пшеница — светло-желтая, а твердая отливает красной медью, чуть потемневшей от времени. И когда подует свежий ветерок, то чудится: тихим мелодичным звоном наполняется вся степь.

Пока мы добирались до далекого зеленого берега — просяного поля, Иван Дмитриевич Задремайлов, директор совхоза «Восточный», неторопливо и, видно, не в первый раз, обстоятельно рассказывал:

— В прошлом году три четверти зяби было вспахано вслед за комбайнами. Зимой проводили снегозадержание на двадцати тысячах гектаров. Это тоже кое-что значит. Немалое значение имеет и заделка семян на глубину до восьми сантиметров. Норму высева на гектар довели до 145 килограммов. Узкорядный и перекрестный сев был проведен на 25 тысячах гектаров. Это тоже дало прибавку, примерно, два-три центнера на гектар. Сеяли поперек пахоты. Кстати сказать, пахота у нас чередуется: один год пашем вдоль загона, другой год — поперек. Пшеничка у нас, правда, получилась невысокой, но колос полновесный. На иных клетках соберем пятнадцать, а то и все восемнадцать центнеров с гектара. Пшеничка — растение умное, бережливое; она, заметьте, очень экономно расходует влагу, будто приберегая ее для налива. Но надо, конечно, иметь, что расходовать и приберегать…

Слушая его, мы невольно суммировали все эти прибавки, из которых складывался в общем вполне приличный урожай на огромном массиве целины: зябь дала столько-то, снегозадержание — столько-то, перекрестный сев — столько-то… Для неопытного глаза море хлебов казалось однообразно-ровным, а директор совхоза, привычно-бегло поглядывая то вправо, то влево, каждый раз безошибочно отмечал, что и где было недоделано прошлой осенью, зимой, весной. Для нас едва уловимые переливы, мягкие переходы, — вся эта замысловатая игра оттенков золото-медной краски была сплошной поэзией, а для него — какой-то живой агрономической диаграммой, вызывающей новые раздумья. И он, действительно, думал уже о будущем.

— Вот поднимем еще десяток тысяч гектаров целины, — заговорил Иван Дмитриевич другим тоном, чуть мечтательно, — да как размахнемся — засеем шестьдесят с лишним тысяч гектаров! Нет,