Одним из последних владельцев имения был великий князь Петр Николаевич, родной дядя царя Николая II. Князь Петр Николаевич был благодетель. Каждое лето он с семейством приезжал в имение, и неизменно ему навстречу выходило сборище селян с песнями, славословиями и хороводами. Встреча происходила у правого конца села, если смотреть на реку. Это было высокое место, откуда начинался крутой спуск к реке высотой от поймы не менее 20 м. У дороги была поставлена часовенка — киотец с иконой на дубовом столбу. Торжество сопровождалось бросанием в толпу монет, конфет и всякой мелочи. За обладание подарком в пыли возились не одни ребятишки. Певицы и плясуньи милоствовались особо, про мужиков не знаю. О подобных действах во время археологических разведок мне рассказывал житель д. Ивакино Костромской области и района, близ которой на р. Кубань располагалось имение Горки.

Князь, безусловно, был влиятельным деятелем Ряжского уездного земства. При нем около 1886 г. были построены 4-классная школа (или тогда еще 3-классная?) с квартирой учителя (сломана в 60-е годы 20 в.) и земская больница, сохранившаяся до сего времени, с отдельным домом для врача (перестроен в 1990-х годах частным владельцем). Все постройки деревянные, но добротные. Барский дом, тоже деревянный, был растащен после революции «нуждающимися» или для «нуждающихся». Против него еще сохраняется двухэтажное строение, где помещались аптека, амбулатория и, видимо, квартиры младшего медперсонала. Вводились здесь и некоторые новшества. При имении действовала упоминаемая в язвительной заметке Ленина школа скотников: «Или школа скотская — кто ее, собственно говоря, разберет, действительно ли это школа или только усовершенствованный скотный двор?» (Ленин В.И. Случайные заметки. Соч. Т. 4. С. 426, 427). Будущий вождь и учитель смотрел в корень. На окраине бывшего двора сохранилось крепкое кирпичное строение, где жили сами скотники, судя по его размерам, в изрядной тесноте. А если еще и семейные? С 20-х годов 20 в. оно было приспособлено под магазин, после войны увеличенный пристройкой более чем вдвое.

В школе порядки были строгие. Нарушителей порядка ставили в угол коленями на горох и на гречиху. За провинность больно били линейкой с приговором: «Еловый сук!» Преподавался и Закон Божий. Школьников кормили обедом: щи, каша, в скоромные дни щи всегда были с мясом. При походе в школу иногда заигрывались, особенно на реке, и опаздывали. В начале зимы первым замерзал затон, большой залив под самым селом. Играли, скатываясь по чистому льду. Начинала замерзать речка. А кто дальше прокатится по льду на речке? Дальше всех прокатился Хаздибок и нырнул в подломившуюся закраину льда. Холщевая сумочка с книгами и тетрадями соскочила с удальца и поплыла по течению. Пашка Пиндюк попытался подать руку утопающему и тоже нырнул. Ну этот сразу побежал в гору домой, а Хаздибок пошел в школу как есть. В школе учитель спрашивает: «Где же твои книжки?»

— В речке! И блины там!

Бессменным учителем с 1886 г., а затем директором школы, в 1920-х годах преобразованной в семилетку, был Константин Сергеевич (фамилию не помню, кажется, Морозов). Он был сирота, воспитывался в приюте, но по проявленным способностям был устроен в училище и получил звание учителя. Тем не менее в конце 20 — начале 30-х годов он испытал некоторые гонения под разными надуманными предлогами (жена — дочь попа и т.п.). Это было время начала сплошной коллективизации на селе, революционной по своей сути перестройки экономики сельского хозяйства. Как я думаю, в качестве идеологического и политического обеспечения коллективизации принимались меры по ограничению влияния провинциальной интеллигенции в общественной жизни. Совершенно в духе «Краткого курса истории ВКП(б)». Одним из значимых деяний в масштабах страны это выразилось в повсеместном разгроме губернских и уездных обществ краеведения. Активные члены обществ, как наиболее осведомленные и потому подозрительные, отправлялись в ссылку, заключались в тюрьмы. По Ленину — гнилая интеллигенция. При поддержке местного населения, практически поголовно бывшего его учениками, Константин Сергеевич избежал более тяжких последствий. В 1936 г. в связи с 50-летием трудовой деятельности он заслуженно был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Дед мой, Михаил Иванович, происходил из коренных поселян, переведенных на новое место жительства. В мое время было не менее пяти семейств с фамилией Комаровы, между которыми не наблюдалось каких-то заметных родственных отношений, но, тем не менее, видимо, происходивших от одного корня и об этом помнивших. Бабка моя, Пелагея Осиповна, была родом из захудалой деревеньки Стрекалиха (на губернской карте Александровка), расположенной в 3 км от нашего села на очень неудобном месте у большака за оврагом Ковыльня, по левую его сторону. Единственным «удобством» были очень глубокие колодцы и ни единого кустика, кроме неизменных в наших местах осокорей при избах: «Приютились к вербам сиротливо / Избы деревень». У деда были два брата, которые умерли в 1918-1919 гг. или в самом начале 20-х годов от какой-то болезни типа эпидемии. У среднего брата оставались два сына и две дочери. Старшие, глухая от рождения Саня и Сергей, остались у брата, моего деда. Младшие, Михаил и Паня, были отданы в приют. Взрослыми они вернулись в село. Паня потом работала в Москве ткачихой, но после эвакуации в войну прижилась снова в селе. Михаил всегда жил в селе.

Из них самым замечательным и доброжелательным был Сергей. Находясь в семье у своего дяди (моего деда), он, конечно, кончил курс местной начальной школы. С начала коллективизации он стал трактористом и вскоре выдвинулся в бригадиры тракторной бригады. Судьба его не баловала. Сначала он побывал в боях на р. Халхин-Гол, где испытал виды горящих свечками нашихтанков — это были еще Т-26 и БТ-5 с «противопульной» броней. Во время финской кампании он снова был призван и опять участвовал в боях. Короткая передышка закончилась Великой Отечественной, и он снова оказался на фронте одним из первых призывников. Вскоре о нем было получено извещение — пропал без вести. Вероятно, он оказался окруженцем в одном из тех котлов, которые так успешно создавали немцы в крайне неудачных для нас сражениях начального периода войны. Однако есть некоторая надежда, что он остался жив и даже пережил плен. После войны его жену не раз навещали весьма любознательные личности с вопросами: нет ли у нее каких-либо сведений о муже или вестей от него (писем и т.п.). Настораживает настойчивость этих домогательств.