всех баб и девок, встречающихся на своем пути, он портит и чести девичьей лишает. Каково тебе будет, Ксения Борисовна под тяжестью Гришки Отрепьева задыхаться и слезами горькими от стыда умываться?!!

— Все в руках Господних, князь. Ступайте, пока я шум не подняла и стражу не позвала, — непреклонно отрезала царевна.

Ей удалось устрашить Белосельского и он, бормоча проклятья, удалился из ее горницы. После его ухода Ксения без сил опустилась на сидение кресла — безотрадное будущее, которое нарисовал ей Белосельский страшило ее больше всего на свете. И отчаянная мысль с помощью яда избежать позора с каждой минутой казалась ей все более привлекательной, и она, позвав двух прислужниц, торопливым шагом направилась в Сыскной приказ.

Сидевший в Приказе дьяк Афанасий Власьев сразу узнал царевну Ксению и почтительно осведомился по какому делу она пожаловала.

— Слышала я, что у дяди Семена служит травник Трифон. Мне бы зелья укрепляющего у него купить для матушки, — глухо ответила Ксения, в душе моля Бога простить ей этот грех обмана, а также будущий более страшный грех — грех лишения себя жизни.

— Так, благородная царевна, травник Трифон у нас, — подтвердил дьяк Власьев. — Он сейчас в аптекарском закутке, травы разбирает.

И дьяк услужливо проводил сестру царя Федора в аптекарскую.

Трифон деловито возился возле стола, рассматривая пучки лекарственных трав и раскладывая их по степени надобности. Большой фонарь горел на подоконнике, рассеивая свет по всему помещению и больше всего освещал стол, устланный травами. Увлеченный своим делом травник не сразу заметил в полумраке посетителей, и дьяк Власьев окликнул его:

— Трифон!

— Ась? — встрепенулся травник, оборачиваясь в сторону двери.

— Сама царевна Ксения Борисовна пожаловала к тебе! — торжественно объявил дьяк.

Желтые кошачьи глаза Трифона пристально оценивающе уставились на Ксению, и она ощутила, что особой почтительности травник к ней не испытывает. Но все же Трифон угодливо спросил:

— Что привело ко мне благородную царевну?

— Скажу тебе с глазу на глаз, без посторонних ушей, — тихо сказала ему Ксения, и Власьев с прислужницами отступили подальше от знахаря и сестры царя Федора.

Когда все удалились, царевна спросила:

— Травник, есть ли у тебя яд, способный убить быстро, без лишних мучений? Заплачу тебе, сколько скажешь.

Трифон внутренне усмехнулся. Совсем плохи дела стали у Годуновых, если сама царевна Ксения пришла к нему за отравой для себя.

— Есть у меня такой яд, царевна, какой тебе нужен, только стоит он немало, — важно ответил он ей.

— Так сколько? — снова терпеливо спросила Ксения. Она не собиралась торговаться с знахарем, если его отрава поможет ей избежать позорной участи стать наложницей Самозванца.

— Три полтины, — назвал ей цену травник, запрашивая большие деньги не сколько за сам товар, сколько за тайну.

— Хорошо, я согласна с ценой, — кивнула головой Ксения, доставая из вышитого цветочными узорами мешочка три серебряные монеты.

— Будь осторожна, Ксения Борисовна! Тут одной ягоды хватит, чтобы отправиться к праотцам, — предупредил ее травник, давая ей в деревянной коробочке несколько сушеных ягод майского ландыша оранжевого цвета, пропитанных вдобавок ядовитым соком «вороньего глаза». При свете фонаря сапфировый перстень на указательном пальце Трифона сверкнул, Ксения присмотрелась к нему и из ее груди вырвался крик смертельно раненой острой стрелой чайки — блеснувший перстень был ее пропавшим подарком датскому принцу Иоганну, жениху, которого она полюбила на всю свою жизнь и который внезапно умер перед самой их свадьбой, оставив ее пожизненно горевать по нему.

Не помня себя, Ксения схватила Трифона за рукав и с горящими от гнева глазами закричала:

— Ты отравил моего королевича, травник! Почто ты так сделал, душегуб, неужто перстень твои глаза ослепил?

Узнав убийцу любимого ею датского принца кроткая, не способная обидеть муху царевна вмиг обернулась разъяренной фурией, готовой на месте уничтожить врага.

— Что вы, Ксения Борисовна, посмел бы я такое сотворить? У поволжских купцов безделушку эту купил, соблазнился, — попробовал было отпереться Трифон, уже жалея, что оставил у себя дорогую добычу и не избавился от доказательства своего преступления.

Однако Ксения не поверила его оправданиям и громко крикнула стражу из сеней.

— Вот этот злодей извел со света моего жениха! — громко возвестила Ксения, срывая сапфировый перстень с пальца отравителя и указывая на него обвиняющим перстом. Стрельцы, согласно ее приказу, крепко повязали преступника и повели его в тюрьму.

Злобой наполнилось сердце Трифона, и он зловеще пробормотал на пути к темнице:

— Нарушила ты мои планы, царевна, и отняла драгоценный перстень, да еще прознала про мое злодейство. Уж я помщусь тебе, пожалеешь, что связалась со мной, окаянная, и избавлюсь от тебя, чтобы не прознал король Кристиан кто лишил жизни его сына!

Про себя чернокнижник решил дождаться возвращения покровительствующего ему Семена Годунова и после своего освобождения главой Сыскного приказа жестоко отомстить безжалостной к нему царевне.

Глава 11

Петр Басманов беспокойно ходил вдоль частокола, ограждающего село Подол от лесов и полей и неотрывно смотрел на широкую дорогу, ведущую в Москву. Пошла вторая неделя как они застряли в этом поселении, а Отрепьев и не думал двигаться в столицу, отделываясь от него разными отговорками. Воеводу все больше тревожили опасения, что в ходе мятежа толпы Ксения может пострадать от нападения на Теремной дворец. Бояре — противники Годуновых не переставали с помощью своих холопов настраивать народ против царской семьи, утверждая будто ненастоящий царь Борис виной всем бедам Московского царства и гнев простолюдинов на его вдову и детей рос не по дням, а по часам.

Не выдержав растущей тревоги за любимую царевну, Басманов устремился в поповскую избу, где остановился Самозванец, намереваясь уже не просить, а требовать, чтобы тот захватил Москву и установил там твердую власть, способную обуздать бунтовщиков. Отрепьева он нашел в амбаре. Лжецаревич сидел на бочке возле сусеков и что-то нежно шептал на ушко юной татарке-невольнице, сидящей у него на коленях. Шепот Самозванца делал смуглую кожа ее лица еще смуглее и блеск черных глаз еще ярче, и девушка уже была готова сдаться перед уговорами обольстителя.

Петр окончательно осердился при виде откровенного легкомыслия своего ставленника на царский престол, и возмущенно воскликнул:

— Гришка, долго мы еще будем торчать в погосте Подола? Или мы не двинемся с места, пока ты всех девок села не попортишь?

— Да что ты шумишь, Петр Федорович? Если тебе так