Басманов упал на молодую траву и неудержимо как ребенок зарыдал. Горько ему стало не только от предательства Годуновых, которых он хотел видеть самыми близкими себе и дорогими людьми, но и от собственного бессилия, безграничной слабости, которой не было конца. Ему казалось, что его сердце разорвется от нечеловеческого отчаяния; вся его твердость, все хладнокровие — в один момент исчезли как дым после разрыва помолвки, делая его больным человеком. Душа преданного любимой невестой воеводы обессилела, его рассудок замолк, и он ощутил презрение к самому себе как к плачущей слабосильной бабе.

Енисей преданно лизнул его щеку шершавым языком, и Петр гневно ударил коня по ноге вынуждая отойти в сторону. Скакун обиженно всхрапнул, но послушно удалился. Шатаясь, воевода Басманов поднялся на ноги, стараясь овладеть собой и снова обрести ясность рассудка. Но его разбитое сердце не подчинялось его воле: чувство горя и ощущения невосполнимой потери росло горой, порождая в Петре стремление уйти из жизни и разом избавиться от всех своих страданий. Он устремился к колодцу как к месту своего спасения, собираясь прыгнуть в него и на его дне найти желанный покой. Однако в колеблющей ветром воде вдруг проступили очертания миловидного лица Ксении Годуновой, его путеводной звезды и недостижимой как звезда мечты. Петр смотрел, смотрел на это пленительное видение и все никак не мог на него насмотреться. Душевные силы начали понемногу к нему возвращаться, в любящем сердце снова огнем закипела кровь, и Петр решил, что так просто он не сдастся неблагосклонной к нему судьбе. Он горы перевернет, реки вспять обратит, но добьется своей царевны! Но что мог поделать разжалованный осмеянный на глазах всего войска воевода⁈ Разве только проклинать своих врагов и сетовать на потерю невесты. На всем белом свете один человек мог помочь ему отомстить всем его врагам и вернуть царевну Ксению — Григорий Отрепьев. Что ж, к Самозванцу он и отправится, благо, что Отрепьев находился неподалеку от Кром!

Раздавшееся рядом мычание привлекло внимание воеводы и он, обернувшись, увидел крестьянина с ведром, который хотел напоить свою корову водой из колодца и мальчика-подростка его сына. Они оба встали как вкопанные завидев знатного боярина.

— Эй, холоп, знаешь где сейчас царевич Дмитрий? — повелительно спросил у поселянина Петр Басманов.

— Как не знать, боярин, за деревней в поле его лагерь, — боязливо ответил ему крестьянин, неопределенно махая рукой вдаль. — Из-за его казаков мы скотину боимся пасти, поймают ведь и тут же зажарят на костре. В первый день постоя схватили мою свинью и съели. Ох, горе нам великое, пропадем мы без коровы и поросят!

— Проводишь меня к лагерю, щедро награжу тебя, — не терпящим возражения тоном сказал воевода и крестьянин, послушно отдав скотину сыну, повел вскочившего на коня Петра Басманова в сторону постоя войска Лжедмитрия.

Они довольно долго плутали по окрестностям деревни, и все же вышли на широкое поле, озаренное десятками горящих костров. Крестьянин тут же скрылся в кустах орешника, не дожидаясь награды — жизнь для него была дороже денег полубезумного боярина, так спешащего к царевичу будто от этого зависела его жизнь. Да Басманов уже не нуждался в нем. Своим зорким взглядом он углядел князя Василия Мосальского, степенно разговаривающего с атаманом уральских казаков возле палаток, и не раздумывая направился прямо к нему.

На лице князя отразилась крайняя степень изумления, едва он заметил того самого воеводу Басманова, который упорно отвергал все щедрые предложения в обмен на верную службу Самозванцу, твердя при этом, что ни за что не изменит Годуновым.

— Ба, Петр Федорович, какими судьбами? Уж не ошибся ли ты случайно лагерем? — громко вопросил он нежданного гостя.

— Рад был бы ошибиться, да спрос не беда! — угрюмо ответил Мосальскому Басманов. — Укажи путь к царевичу Дмитрию, Василий Михайлович, хочу узнать от него по-прежнему ли в силе наш уговор.

— Отчего не указать, укажу и проведу тебя к великому государю, — охотно согласился князь Мосальский. — Не знаю, чем ты ему так по сердцу пришелся, Петр Федорович, только до сих пор он ждет тебя и часто о тебе справляется.

— Так веди! — сурово приказал ему его собеседник. — Что гадать, зачем я нужен, знает царевич, что многие стрельцы за мной пойдут.

Мосальский видя, что воевода Басманов не в духе и не расположен шутить, тут же повел его к самому высокому и видному шатру в лагере. Караулы беспрепятственно пропустили царского воеводу в сопровождении самого верного сторонника Лжедмитрия, и Басманов скоро откинул навес шатра Отрепьева.

Внутри стоял невообразимый шум. Раздетый до исподнего белья Григорий забавлялся, дергая за большие груди молодую бабу-волочайку как за коровье вымя, а она заходилась то испуганным, то восторженным визгом. Князь Мосальский и себе хихикнул, а Петра передернуло при виде такой срамоты. Однако он пересилил себя из-за дела, по которому пришел к Самозванцу. На что только ему не приходилось решаться ради Ксении, и если союз с чернокнижником, измену юному царю Федору он пережил без особого страха, то тем паче его не отвратит зрелище чужого разврата. Еще хорошо, что им с Мосальским не угораздило позже прийти, в самый момент пикантного совокупления Гришки Отрепьева и толстой волочайки.

— Здрав будь, Дмитрий Иванович, — сдержанно проговорил Басманов, низко кланяясь Самозванцу.

Отрепьев взглянул на него, не веря своим глазам, затем столкнул с постели любовницу и сунул ей дукат.

— Беги, Марфутка, к твоим детишкам, купи для них гостинцы, — сказал он, и волочайка, проворно схватив монету, тут же кинулась бежать словно кошка, ухватившая лакомый кусок даже не прикрыв свой срам.

Самозванец еще раз окинул взглядом воеводу Басманова и, поняв по его осунувшемуся бледному лицу, что тот недавно пережил жестокое горе, велел Мосальскому:

— Прикажи накрыть стол, князь Василий, и подать водку покрепче! Мне с воеводой сурьезная беседа предстоит, без пол-литра нам не обойтись.

Мосальский вышел, и скоро джура — пятнадцатилетний паренек с пробивающимися над полными губами усиками, умело заставил низкий походный стол жареной свининой, запеченным осетром с икрой, горячими пирогами, солеными огурцами и бутылем с анисовой водкой.

— Ну, угощайся, Петр Федорович, — Отрепьев широким жестом обвел рукой стол. — Да сказывай, что привело тебя ко мне.

Басманов от еды отказался, а вот чарку крепкой водки выпил и соленым огурцом закусил.

— Расстрига, помнишь наш уговор, что отплатишь мне добром за то, что я тебя когда-то отпустил? — мрачно