— Ты и свои собираешься покрасить тоже? — Парирую я, все еще ошеломленная одним лишь предположением.

— Мои братья прекрасно знают, как я выгляжу. — Говорит Иван, комкая обертки от еды и бросая их в мусорное ведро. Когда он встает, в его походке чувствуется тяжесть, которая говорит мне, что он все еще измотан, но я слишком расстроена, чтобы сейчас беспокоиться. — Им не нужно беспокоиться об описаниях. Достаточно того, что они могут узнать, где мы были, просто спросив обо мне, если нас видели вместе. Но они знают, как ты выглядишь, только по фотографиям и после краткого знакомства. Если мы изменим твою внешность, они будут давать людям описание женщины со мной, которое не совпадает. Это может помочь им запутаться.

Он вздыхает, садясь обратно.

— Ты прекрасна, Шарлотта. Мужчины смотрят на тебя. Мужчины, как тот клерк сегодня. Если бы Лев зашел на ту заправку и описал тебя, он бы тебя вспомнил.

— Я уж подумала, ты ревнуешь. — Смех срывается с моих губ, и Иван замирает, его взгляд прикован к моему так, что у меня по спине пробегает дрожь.

— Если бы я думал, что мужчина, который может тебя у меня отнять, смотрит на тебя, я бы ревновал. — В его голосе есть грубая нотка, от которой у меня покалывает кожу. — Но это был не он.

— Никто не может меня у тебя отнять. — Я обхватываю себя руками, отводя взгляд. — Я не твоя.

Последовавшая тишина говорит мне, что Иван не совсем согласен с этим утверждением. Как он может думать, что я его, я понятия не имею. Не после того, что случилось. Но когда я снова смотрю на него, на его лице то же самое напряженное выражение, его взгляд останавливается на мне, как будто он запоминает меня для того дня, когда я больше не буду сидеть здесь перед ним.

Это должно заставить меня почувствовать себя неуютно. Неловко. Но вместо этого я чувствую что-то другое, более глубокое, более первобытное чувство, на которое я боюсь смотреть слишком близко. Это напоминает мне тот момент, всего пару дней назад, когда я задавалась вопросом, каково это, когда такой мужчина, как Иван, любит меня.

То, как он смотрит на меня сейчас, заставляет меня задуматься, каково это, когда он также владеет тобой.

Иван встает.

— Я знаю, тебе это не нравится, Шарлотта. Честно говоря, мне тоже не нравится. Но нам просто нужно добраться до Вегаса. — Он говорит это последнее, как будто повторял это много раз в своей голове. — После этого…

Я прикусываю губу, все еще глядя в сторону.

— Не могу в это поверить, — тихо говорю я. — Каждый день что-то новое. Что-то новое, с чем я просто должна смириться, из-за чего я чувствую, что теряю контроль над теми немногими частями себя, которые у меня остались.

Иван резко оглядывается на это, снова встречаясь со мной взглядом.

— Шарлотта. — В его голосе звучит что-то вроде мольбы, но сейчас у меня нет места, чтобы беспокоиться об этом. Не тогда, когда он — причина того, что все эти части исчезли.

Я никогда не знала, что можно желать кого-то, ненавидеть его и заботиться о нем одновременно. И теперь я жалею, что узнала это.

— Мне нужно пространство. — Это звучит нелепо в таком маленьком гостиничном номере с одной кроватью и еще одной ванной комнатой размером со шкаф. Ивану некуда пойти, и я не могу себе представить, что он оставит меня здесь одну. Но к моему удивлению, он кивает, вытаскивая из кармана пачку сигарет, которую я никогда раньше не видела, чтобы он курил. Это небольшой признак того, что он чувствует себя так же плохо, как и я, хотя он и лучше скрывает это.

— Ладно. — Он с трудом сглатывает, его горло двигается. — Я буду прямо снаружи.

Я смаргиваю слезы, наблюдая, как он уходит. Мне хочется плакать, но я боюсь, что если я снова начну, то не остановлюсь. Вместо этого я иду в ванную и плещу себе в лицо холодной водой, желая, чтобы дома у меня было мыло для лица с запахом арбуза, а на раковине — бархатистый крем. А затем я бросаю джинсы на пол и скольжу в кровать, когда слабый запах сигаретного дыма проникает в комнату снаружи.

* * *

Утром Иван будит меня немного позже, чем вчера.

— Пока все хорошо, — устало говорит он, и я не могу не заметить, что темные круги под его глазами сегодня стали глубже. — Никаких признаков того, что кто-то приближается к нам. Или, наоборот, — добавляет он, как будто не может позволить мне расслабиться, — они просто ждут подходящего момента.

— И что? — Я сажусь, потирая лицо руками. — Возвращаемся в путь?

— Сначала остановимся в магазине. И где-нибудь за одеждой. Купим все необходимое, туалетные принадлежности и, может быть, немного приличной еды, и… — он замолкает, сжимая губы. — Перекрасим тебя.

Мой живот сжимается от этого, и я хочу поспорить, но не делаю этого. Я знаю, что глупо расстраиваться из-за этого. Это волосы, они отрастут, и краска смоется, и все, что я сейчас с ними сделаю, в конечном итоге исчезнет. Но, как и большинство женщин, я всегда была разборчива в отношении своих волос, и я ходила к одному и тому же стилисту в Чикаго с тех пор, как была первокурсницей в Северо-Западном университете. Она всегда делала для меня одно и то же, идеально, нарисованные вручную светлые пряди, идеально разбросанные по всей длине, чтобы мои волосы выглядели объемными, одна и та же стрижка… Одна и та же скучная вещь, каждые десять недель. Эта мысль приходит мне в голову, когда я снова плещу воду на лицо в ванной и натираю зубы зубной пастой. Та же стрижка и цвет, как и большинство других вещей в моей жизни. Обыденность, от которой я никогда не отказывалась.

Все вокруг ужасно и трудно примириться, но это… Может быть, покрасить волосы в новый цвет — не самое худшее.

Я стараюсь сохранить этот кусочек позитива, когда мы с Иваном идем в первый магазин, где продается одежда, а затем в «Walmart», чтобы купить туалетные принадлежности и немного еды, которая не жареная во фритюре или предварительно замороженная. Немного нарезанных фруктов, немного сэндвичей с мясным ассорти, полгаллона молока и несколько стаканчиков с хлопьями. Иван покупает один из тех термопакетов, чтобы положить все это в него, чтобы хватило на пару дней.