Вот и сегодня Скапулла шествовал сразу за Апером, всем видом подчёркивая, что это он здесь главная фигура, а вовсе не обливающийся потом от жары и непривычной тяжёлой работы его соперник по магистрату.

Вослед двум префектам претория в почтительном молчании шествовала римская знать: патриции, всадники и их разряженные матроны. Все они внимательно следили за тем, как лемех плуга взрывает комья чёрной, ещё не успевшей закаменеть от зноя земли, старательно нагибались и бросали разлетевшиеся комья внутрь, дабы ни одна частица священной римской почвы не осталась вне оберегаемого богами и предками круга.

В этой процессии я увидел дочь Цезаря и мою патронессу Юлию. В отличие от окружающих пёстро одетых женщин она была в скромной столе, столь же белоснежной, как одежды весталок. И держалась Юлия строго и неприступно, как настоящая весталка.

Рядом особенно вызывающе выглядели те, кому людская молва приписывала близость с ней: и сын Марка Антония – атлетически сложенный Юл Антоний, и суровый патриций Тит Квинкций Криспин Сульпициан, чья угловатость и грубость черт неприятно резали глаз, и светлокожий, с жёсткими льняными волосами, рыхлый и женоподобный Аппий Клавдий Пульхр, и обаятельный Семптоний Гракх, единственный из всех шествующих, кто позволял себе игриво улыбаться и бросать вокруг насмешливые взоры…

Юлия и её поклонники казались инородными в этом священнодействии. В толпе раздались недвусмысленные смешки в их адрес. Кто-то громко и непристойно выругался.

Вигилы из оцепления бросились на поиски крикуна.

Насмешки неожиданно больно отозвались во мне. Захотелось призвать грубияна к ответу. Но я не сдвинулся с места, а Юлия и её спутники прошествовали мимо – важно и отстранённо. Патрициям нет дела до простолюдинов.

Я смотрел им вслед, не замеченный и не узнанный – один из многих плебеев, безымянных зевак, не достойных ни высокого внимания, ни приветливого взгляда. А в ту пору, когда Юл и Юлия были моими учениками и я читал им в классе трагедии греческих поэтов, как живо откликались их юные сердца на простые слова любви, сочувствия и сострадания… Мне казалось тогда, что они навсегда запомнят мои уроки, будут добры, чисты и прекраснодушны. Неужели всё это предано забвению и все наставления канули в Лету?

Вдруг Юлия на мгновение обернулась и скользнула взглядом по толпе. Мне даже показалось, что она увидела меня. Но Юлия тут же устремила свой взгляд вперёд и продолжила движение в процессии.

У Лавернских ворот Апер остановил упряжку.

Плуг выпрягли. Вигилы на руках перенесли его через Соляную дорогу. Там быка и корову опять впрягли в плуг, и торжественная процессия медленно и величаво двинулась дальше.

Вместе с толпой я дошёл до ворот Карменты, названных в честь богини предсказаний и рождений, свернул направо и влился в поток горожан, перетекающий за Сервиеву стену и распадающийся на отдельные ручейки, струящиеся по улицам города.

Встреча с моими бывшими учениками взволновала меня.

Вспомнилось вдруг, как Тиберий однажды спросил: надо ли ему жениться?

Удачно жениться – всё равно что вытащить с завязанными глазами безобидного ужа из мешка, полного гадюк…

Тиберий как будто знал, что его ждёт невесёлая участь: по воле приёмного отца покинуть любимую женщину и связать свою жизнь с той, которую на дух не переносишь…

Но словно наперекор моим безрадостным размышлениям из открытых настежь окон особняка, мимо которого я проходил, полилась торжественная свадебная песня – эпиталама.

Девушка так же невинна, пока бесплодно стареет.

Если ж, для брака созрев, достойно в супружество вступит,

Мужу дороже и меньше родителю в тягость.

Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей! —

под аккомпанемент флейты стройно выводил хор юных девичьих голосов.

«О, святая наивность! Разве всякое супружество равно любви… Но благо свято верящим!»

Перед домусом, чьи двери и окна были увиты весенними цветами и убраны широкими белыми лентами, толпились горожане.

Послушать песнопение остановился и я: в нашем квартале такие богатые свадьбы, где церемонии празднуются пышно и с музыкантами, большая редкость. Только очень богатый жених может отмечать введение новобрачной в дом с такой пышностью. Должно быть, он из патрицианского сословия.

Плебейские свадьбы проводятся гораздо скромнее. Они, по сути, представляют торговую сделку – отец просто продаёт невесту жениху в присутствии магистрата и пяти свидетелей.

Тем временем девушки, допев свой куплет, смолкли. Но флейта продолжала выводить мелодию, и свадебную песню продолжили юноши:

Девушка, ты не перечь такому супругу. Нельзя ведь,

Право, перечить тому, за кого сам отец тебя выдал.

Мать и отец заодно – их воле должна быть послушна.

Девство не все ведь твоё, а отчасти родителей также:

Треть в нём отцовская есть, материнская треть в нём другая,

Треть лишь одна в нём твоя. Потому не перечь ты обоим,

Тем, что права передали свои и приданое зятю…

Затем грянул общий хор, которому принялись радостно подпевать и некоторые зеваки, стоящие рядом со мной:

Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей!

Обитатель Геликонского холма, сын Венеры Урании,

Ты, который к супругу нежную деву влечёшь…

Я вдруг вспомнил, что на моей родине, в Парфии, поющие стихотворцы – госаны и актёры-трагики своё выступление на свадьбах начинают с воплей и плача, а встретить свадебный кортеж считается недоброй приметой, и поспешил в сторону дома.

3

В древних рукописях сказано, что судьба человека подобна реке. То несёт его бурный поток, кружит в водоворотах, бьёт об острые камни и пороги, а то вдруг забросит в тихую заводь, где ни волн, ни омутов, и песчаные отмели прогреты тёплыми солнечными лучами. Но стоит только человеку расслабиться, поверить в короткую передышку, как в вечную благосклонность богов, и снова подхватит его клокочущий водоворот, повлечёт по стремнине жизни к той неизбежной для всех смертных пристани, где уже ожидает перевозчик Харон…

Пёстрые события прошедшего дня подвигли меня снова задуматься о том, ради чего живу почти отшельником, лишив себя обычных человеческих радостей, даже не пытаясь обустроить семейный быт.

Вспомнив песнопение, адресованное Гименею, представил, что было бы, если бы я привёл в свой дом женщину.

Но свободных женщин, готовых разделить со мной судьбу, мне не встретилось. Вокруг меня жили одни простолюдинки. Они в мой дом не заглядывали. Разве что соседка – вдова жестянщика,