Шрифт:
Закладка:
К тому же я оставался сыном моего отца – потомственного князя Сасана. И представление о женской красоте, достоинстве у меня было прежнее. Образ зрелой и мудрой женщины, каковой, вне всякого сомнения, была моя славная матушка, всегда жил во мне как женский идеал. Я ещё помнил девичью скромность и целомудрие моих милых сестёр и их подруг…
Возможно, по-настоящему я мог полюбить только женщину знатного происхождения, образованную и воспитанную, чей внешний облик пленял бы красотой, а душа излучала нежность и благородство…
Такие женщины встречались мне в библиотеке, я видел их во дворце у Цезаря. Но нас разделяла бездонная пропасть…
Конечно, в прежние годы я ловил на себе заинтересованные взгляды знатных горожанок. Возможно, я даже нравился им и мог бы рассчитывать на взаимность…
Но, связав себя со знатной матроной, я обрёк бы её на позор и унижение, ибо настоящие римлянки не могли выходить замуж за вольноотпущенников, не говоря уже о рабах. Такой неравный брак грозил бы моей возлюбленной потерей своего имени, имущества, положения в обществе. Даже простая связь с вольноотпущенником или рабом, будучи обнародованной, повлекла бы за собой суд и строгое наказание, а в отдельных случаях даже смерть…
К тому же, ожидая своего освобождения, я заметно постарел. Мои ровесницы за это время успели выйти замуж, нарожать детей, овдоветь, утратить былую привлекательность.
Мне иногда встречались постаревшие матроны, которых я знал молодыми и прелестными девушками. Время безжалостно обошлось с ними. Они обрюзгли, тела их расползлись, лица утратили былую прелесть. Меня же по-прежнему привлекала красота. Но она сияла на лицах тех, кто годился мне в дочери. Эти красавицы в мою сторону даже не глядели, их интересовали молодые мужчины…
Ах, если бы вдруг одна из них полюбила меня?!
Луций Анней Сенека, получивший прозвище Старший, однажды написал, что счастье старика, обретшего молодую жену, равно наказанию.
И представить страшно, как измучился бы я, женившись на молоденькой. Конечно, я бы поначалу бодрился и хорохорился рядом с юной красоткой, цветущей и благоухающей всеми ароматами весны. Но вскоре, подобно другим несчастным старикам, вынужден был прибегать к разным ухищрениям: мазям, притиркам, массажам, только бы скрыть морщины, обвислый живот и дряблые мышцы. Заставлял брадобрея выщипывать по волоску седые дебри растительности у себя на груди, животе и спине, заглатывал пищащих устриц и давился кусками полусырого мяса с кровью, опивался настойками из экзотических трав, способных усилить угасающее влечение…
Но всё напрасно! Соседи, увидев меня с молоденькой женой, тыкали бы мне в спину пальцем и не смеялись, прикрыв рукой рот, над моей старостью, а ещё хуже – над ветвистыми рогами, растущими над лысеющей макушкой…
О, постыдная участь старого ревнивца, молодящегося и безуспешно пытающегося заставить Парок сматывать клубок судьбы в обратном направлении! Чтобы угождать прихотям молоденькой жены, у него нет уже ни сил, ни времени. И хотя ночами ему ещё снятся пылкие объятия и сокровенные ласки, но всё чаще просыпается он в полном ощущении своей неспособности к ним, а значит, и в невозможности сохранить честь своего имени и незапятнанность репутации молодой жены…
Вот и начинает он каждое утро с придирок к ней, без вины виноватой, румяной и свежей без всяких румян, дышащей розами и лавандой без ароматных масел и полосканий. В каждом её шаге, в каждом слове, каждой улыбке и каждом вздохе, вырвавшемся из упругой груди, силится старый ревнивец углядеть скрытое унижение, предвосхитить угрозу не только своему семейному гнезду, но и своей собственности, а то и самой жизни…
Дальше – больше. Терзаясь явными и вымышленными страхами, день за днём культивируя в себе неуверенность, муж-старик запрещает молодой женщине выходить из дому без сопровождения служанок, которых после каждого выхода подвергает унизительным допросам: куда ходила госпожа, в какой лавке она останавливалась, к какому торговцу обращалась с вопросами, какой прохожий бросал на неё восхищённые взгляды…
Он неизменно сопровождает жену в цирк и театр. Находясь с ней на многолюдной трибуне, этот добровольный мученик, напрягая подслеповатые глаза, глядит не на отважных гладиаторов, истекающих кровью на арене под восторженный рёв толпы, не на театральных трагиков и комиков, обливающихся потом в самозабвенном служении высокому искусству, а на сидящих вокруг и алчно взирающих на его юное сокровище молодых соперников, всех, как на подбор – розовощёких, поджарых и мускулистых. И не приведи Гименей, если он поймает ответный, кокетливый взор, случайно или намеренно брошенный его супругой на одного из этих красавцев…
Из страха быть униженным и оскорблённым, не веря в искреннюю добродетель супруги, старый ревнивец откажется от услуг здоровых рабов, мужчин-поваров и даже мужчин-врачей. Своими фантазиями и подозрениями он сам себя изнурит и сведёт в могилу, вернее любых ядов или коварных планов измученной недоверием и придирками спутницы…
Размышления обо всех несчастиях, сопровождающих брак, в очередной раз убедили меня в благотворности избранного мной одиночества.
«Да разве так уж плохо моё холостяцкое житьё? – снова вопрошал я и сам себе растолковывал: – Вовсе не плохо. Есть крыша над головой, есть кусок хлеба и сыра на каждый день, найдётся и вино в день праздничный. Вино куда добрее, чем жена: и успокоит в час тревог, и сладкую грёзу на сон грядущий навеет. А жена: молодая иль старая, умная или глупая, ещё неизвестно, что она привнесла бы в мою отлаженную жизнь?»
…За окнами дома стемнело. Притихли дневные птицы, и ещё не начали свою монотонную песнь цикады.
Я добавил масла в светильник и начал приготовления ко сну, утомлённый собственными думами.
Внезапно со стороны проулка, ведущего к Палатину, раздался шум: громкие голоса, топот ног и бряцанье металла.
Наш район никогда не отличался спокойствием. Здесь находилось несколько лупанариев и таверн, завсегдатаи которых часто устраивали потасовки. Но это были обычные пьяные драки, которые, как правило, заканчивались бескровно. Вооруженных стычек никогда не случалось.
Именно бряцание оружия и заставило меня выглянуть в окно.
Ярко мерцали факелы, освещая искажённые лица и блестящие мечи. Поодаль стояли носилки, в каких обычно передвигаются представители знати. К ним пытались прорваться вооружённые люди. Им упорно сопротивлялись шестеро рабов. Истошно визжала женщина…
Голос разума подсказывал мне затворить окно и не ввязываться в чужую драку. Но я вырвал из стенного крепления факел и бросился к выходу.
Обогнув угол дома, я сразу наткнулся на двух сражающихся. Дюжий
