– И собак в ограде Пельменя, конечно, не было?

– Точно! И где они?

– Элементарно, Ватсон! Охраняют вместе с парой братков где-то в лесу вашего соседа. Людей, понятно, время от времени будут менять. Есть шанс отследить их маршрут. С этого и начнем!

Я достал из бардачка карту и расстелил ее на столе. Мы склонились над ней, нашли Тихоновку, реку Зеленую, «Эльдорадо», Тихонов луг, место нашего лагеря и стали прикидывать, где Чернова бандиты не станут прятать ни при каком раскладе.

Подумав, мы сошлись во мнении, что за реку с пленником они точно не сунутся. Зачем им каждый раз перебродить через нее? Да и от рыбаков там покоя не будет.

В лесу за нашим лагерем Мяснику прятать Чернова тоже не с руки. Ведь мотаться взад-вперед придется мимо нас. Зачем им это? Да и дороги в той стороне аховые: болото, ручьи, кочки, колдобины. Все видели, каким Тюрючок с Трофимовой фермы вернулся: в грязи с ног до головы. Отбросив лишнее, мы сосредоточились уже на лесных массивах, где бандиты могли спрятать пленника. Самым перспективным направлением мы сочли юго-восточное по трассе на Щебетовское. И дорога в приличном состоянии, и их регулярные поездки по ней ни у кого не вызовут подозрение.

Мало ли куда могут отправиться братки по этой дороге: хоть в «Эльдорадо», хоть в райцентр, хоть в Пустыньку, хоть в Маралиху, хоть в Барнаул. А выехали за Тихоновку – и сворачивай куда хочешь. Везде лес на сотни километров. Прячь – не хочу…

После этого нам осталось определиться с конкретными действиями. Увы, никакие прорывные мысли не осенили нас, чайников. Недолго посовещавшись, мы остановились на самом незатейливом варианте.

– Кредо амебы – надо жить проще! – пошутил тезка. Согласно этому плану завтра, в 7:00, Гриша на своем велосипеде, со спиннингом для маскировки должен был выдвинуться за Тихоновку до первой развилки, мы с тезкой на своих машинах – до третьей и пятой. Там мы укрываемся за деревьями и ждем черный БМВ.

Если иномарка свернет на проселочную дорогу возле кого-то из нас, то счастливчик засекает время, ждет ее возвращения, оповещает оставшихся не у дел партнеров, и мы направляемся в лагерь.

Если иномарка промчится мимо нас, то мы дружно перемещаемся на вторые, четвертые, шестые развилки и опять же ждем ее возвращения. После чего при любых раскладах отправляемся назад, подводим итоги и составляем план на следующий день.

– И никакой самодеятельности! Один раз ошибаются не только минеры! – проинструктировал я Гришу. – Дело не только в неоправданном риске. Малейший прокол – и твоего друга упрячут так, что мы его до зимы не найдем. Приказ ясен?

– Так точно! – вытянулся Гриша. – Яволь!

– Вольно! – махнул я рукой, прикрыл глаза, мечтательно ухмыльнулся и, посмотрев на звездное небо, потребовал: – А теперь песню!

Тезка принес гитару, недолго побренчал, настраивая ее, – и понеслось!

– Изгиб гитары тонкой ты обнимаешь нежно, – хорошо поставленным голосом начал он с ритуальной туристской песни, по-доброму оглядывая нас карими глазами.

– Ну что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись! – подхватили мы с Петровичем. Гриша что-то пошутил насчет древности нашего репертуара и засобирался спать. А мы еще долго отводили свои души в разговорах и песнях.

Вениамин Тихонович, да и я с нашими скромными вокальными данными и не с самым абсолютным слухом предпочитали простые душевные песни типа «Когда весна придет, не знаю».

Валерий Петрович же обладал отменным слухом, голосом и выбирал непростые для исполнения, подчеркивающие его мастерство песни. Иногда он даже бесцеремонно приказывал Вениамину Тихоновичу помолчать, чтобы не испортить песню. Педагог на него не обижался (или не показывал вида) и покорно молчал, виновато улыбаясь.

Наконец я почувствовал, что глаза закрываются сами собой, с сожалением поднял руки вверх и взмолился: «Отбой, мужики, а то проспим!» Зуев, улыбаясь, отложил гитару в сторону, Тихонович заторопился к своей палатке. Из нее доносилось мирное посапывание. Вдруг оно сменилось на постанывание.

– Надя, Надя! – пробормотал юноша во сне.

– Я здесь, Гришенька! Все хорошо, мой родной! – растроганно проговорил Вениамин Тихонович и тихонько вздохнул: «Вот и не сбылась первая мечта моего сыночка!»

Глава 6

Февраль 1734 г. Анисим и приказчик

Анисим был единственным сыном и, соответственно, любимейшим чадом томского купца Василия Норицина. Папенька имел капитал триста рублей, кузницу, две лавки – одну в гостином дворе, другую в мясном базаре.

Он души не чаял в сыне и всячески потакал ему: нанял уйму учителей и среди них даже учителя фехтования из пленных обрусевших шведов, покупал ему дорогие наряды, породистых лошадей и собак. Был Анисим пригож, строен, умен, честолюбив, эгоистичен. Если что-то требовалось ему, то вынь и положь.

Родителей Анисим по-своему любил, но стеснялся и даже презирал их. Были они толстенькими, низенькими, неказистыми, неумными и скупыми людишками. Отцовским делом, торговлей, которая и кормила и одевала его, Анисим не пожелал заниматься. Ему нужны были большие деньги. Все и сразу! Вынь и положь!

Может, поэтому он и снюхался с бугровщиками. Бугрование – золотое дно! Нашел добрый, не разграбленный еще курган, раскопал его – и сразу разбогател. Ведь в нем золота и серебра – как грязи. Только найди купца побогаче да продай товар подороже.

И купцы Строгановы, и заводчики Демидовы охотно скупали могильное золото. Никита Демидов с сыном Акинфием, слыхивал Анисим, поднесли царице Екатерине по случаю рождения сына знатный подарочек – великое множество затейливых фигурок из чистого золота, аж на сто тысяч рублей. Это тебе не триста рублишек, скопленных по крохам папенькой за всю жизнь.

И не только господа Строгановы и Демидовы, многие сибирские воеводы знатно богатели, скупая по дешевке могильное золото и серебро. Сам сибирский губернатор Матвей Петрович Гагарин не брезговал заниматься этим. Правда, вышло ему могильное золото боком – значительную его часть он посмел утаить от императора. За то Матвей Петрович по распоряжению Петра Великого «был виселицей награжден» и после великих пыток на дыбе[8] повешен в центре Санкт-Петербурга.

Короче, Норицын сделал ставку на раскопки древних могильных захоронений. Приведенный Малютой бывалый бугровщик клялся, что на левом берегу Оби,