Шрифт:
Закладка:
Разрывающий мою душу и долину ветер внезапно стих. На лоб упала крупная дождевая капля. Затем другая, третья. Через пару мгновений на нас с Мандзю хлынул бурный поток воды. Сусаноо спорил со мной, оправдывал свою сестру Аматерасу. Я моментально промокла до нитки. Выбившиеся пряди липли ко лбу. Убитая горем, я перестала чувствовать холод и влагу, льющуюся бурным потоком с небес. Мне лишь хотелось укрыть от бури тело Мандзю. Пришлось натаскать веток с деревьев, которые росли у самого края долины. За полдня мне удалось соорудить шалаш наподобие крестьянских минка[30] и оттащить в него тело Мандзю. Я развела внутри огонь, сорвала с тенина одежду и развесила на торчащих ветках сушиться. Перед моим взором открылись те участки тела, которые он держал от меня в секрете. Все это было доступно Сягэ, я лишь могла догадываться о наличии мускулов на его исхудавшем теле. Теперь можно было без стеснения рассматривать вожделенное тело. Но зачем оно теперь, если дух покинул свой дом? Где теперь душа Мандзю? Куда уходят духи тенинов? Можно ли вернуть их обратно в тело? Терзаемая вопросами, я вычистила наш донабе и поставила его перед шалашом собирать дождевую воду. Хорошо, что я сделала высокий настил внутри минка, – иначе пол залило бы дождем. Горшок быстро наполнился водой – Сусаноо щедро поливал долину. На мгновение мне показалось, что он оплакивает прекрасного тенина вместе со мной, но, скорее всего, он наказывал меня за двойное предательство. Сначала я предала Сягэ, решив, что тоже имею право на любовь, и отобрала у нее возлюбленного. А затем и самого Мандзю, рассказав об их связи Аматерасу, чтобы она разделила их. Но разве я знала тогда, что эти двое изведут себя до смерти. Со смертью Сягэ я смирилась довольно быстро. Ведь с ее уходом в мир теней для меня освободилась дорога к сердцу Мандзю. Думала, он проживет свою утрату и к следующей осени отойдет и обратит свой ласковый взор на меня. Вместо этого тенин предпочел присоединиться к Сягэ в Ёми. Глупый природный дух, даже не представляешь, как много любви и счастья я могла бы тебе подарить, выбери ты меня. От горя сердце рвалось на куски. Болело так невыносимо, что я готова была собственными руками вынуть саднящую плоть из груди и скормить голодным собакам. Может, тогда, в мире смертных, они перестали бы гоняться за мной. Держась за грудь, в которой выло от боли сердце, я смотрела за тем, как горшок заполняется дождевой водой. Я стояла лицом к выходу из минка, боялась посмотреть назад, туда, где неподвижно лежал Мандзю. Глубоко внутри я лелеяла надежду, что вот-вот случится чудо и он встанет со своего ложа, подойдет ко мне, привычно положит теплую руку на мое плечо и скажет: «Здорово, что ты соорудила для нас шалаш. Ты, наверное, голодна, Мизуки. Давай я приготовлю еду для нас». И тогда я прижмусь крепко-крепко к его жесткой, с просвечивающими костями груди, положу голову на плечо и отвечу: «Больше никогда не пугай меня так. Без тебя мой мир лишился красок и воздуха». Мне действительно было тяжело дышать. Нос, грудь и горло сдавило, меня душили слезы, но я держалась, как могла. Для слез не пришло еще время – мне нужно было вымыть тело своего возлюбленного.
Истончившееся от добровольной голодовки тело мыть было не сложно. Мандзю стал легким как пушинка. Я легко переворачивала его, чтобы омыть водой, прежде чем снова облачить тенина в просохшие одежды. Связанным пучком сухой травы, сохранившей ароматы лета, натирала тело тенина. Живая плоть от подобных действий раскраснелась бы, к коже прилила кровь. Но это тело не отзывалось на мои прикосновения – оставалось таким же бледным, окаменевшим и холодным. Аромат полевых цветов оставлял свой тонкий шлейф на его коже, которая совсем скоро обратится в тлен. Спустя час Мандзю лежал передо мной чистый, в просушенных над огнем кимоно и накидке. Его ложе я украсила последними свежими цветами. Я собирала их, не обращая внимания на хлеставший мое тело дождь. Будто сам Сусанно спустился и прутьями беспощадно лупил меня. Но я не чувствовала боли. Я вообще перестала что-либо ощущать. Мое тело и душа оцепенели в попытке принять случившееся. Закончив приготовления, я встала перед неподвижным телом возлюбленного, и оцепенение ушло, меня охватила дрожь. Тело бил озноб, руки безвольными тряпками повисли вдоль туловища, ноги подгибались. Как подкошенная гама[31], я упала на грудь Мандзю. До сих пор сдерживаемые рыдания вырвались наружу, и мой лисий вой разнесся по Долине Небес.
– Кааааай, кааааай, каааа… – Мне не хватило воздуха, голос сорвался. Я сделала новый глоток, чтобы тут же завопить вновь: – А-ааай.
Время забыло обо мне. Оно ушло, шагая тяжелой поступью, оставив меня в давящем шепоте дождя, посреди отживающего свой век цветочного поля, наедине с мертвым возлюбленным. Я не чувствовала ни голода, ни жажды, ни холода в промокшей, вымазанной размокшей землей одежде. Завывая, я молила Мандзю проснуться. То ласкала, приглаживая на голове его длинные волосы, то растирала ладонями щеки. Ложилась рядом, прижавшись к холодной груди, в надежде услышать хоть слабое, глухое сердцебиение. Все напрасно. Тогда, не дождавшись робкого стука сердца, отказавшегося биться ради меня, я поднималась и с неистовой силой трясла Мандзю. Но он лишь безвольной тряпицей колыхался в моих руках. Спустя время я прекращала истязать тело тенина и с новой силой продолжала выть. Дни сменялись ночами, а дождь все лил, лишь изредка беря передышку. Тучи не расходились, плотнее собираясь в вороньи стаи. Едва вода успевала просочиться в землю, небо разрывал оглушительно трескучий гром. Следом по темному небу, искрясь, расползались змеи-молнии. И тогда с новой силой лил дождь, и ветер эхом вторил моему безутешному плачу. В те минуты мне казалось, что все живое покинуло нашу поляну и совсем скоро я сольюсь в смертном безмолвии Мандзю. Без еды и сна, оплакивая тенина, я провела три дня и три ночи.
На рассвете четвертого дня дождь прекратился и сквозь тучи появились робкие проблески солнечных лучей.
– Так вот кто терзает всех обитателей долины своим омерзительным воем. – На пороге минка стояла сама Аматерасу. – Три дня и три ночи ты не переставая орешь. Разве для этого я
