проронил ни слова. Он таял день ото дня. Гладил стебель ликориса, который видел смерть Сягэ под землей. Вместо ласкового, нежного с легкой хрипотцой голоса я теперь слышала тяжелые вздохи и глухие рыдания по ночам. Ни единого звука, ни одного брошенного взгляда в мою сторону я так и не дождалась. Лишь безумное, безудержное горе, которое захватило Мандзю. Он перестал есть, лишь изредка пил воду из горной реки. Все сидел неподвижно у цветка, молча неся свою службу. Я чувствовала, что теряю его.

В середине осени я почувствовала приближение утраты. Красный цветок начал ронять лепестки. С замиранием сердца я наблюдала, как редеет алая головка хиганбаны. К концу октября у любимого цветка Аматерасу остался последний лепесток, он держался несколько дней. К тому моменту измученный Мандзю уже не вставал и тихо лежал, обвив своим телом злосчастный цветок своей богини. В ту последнюю ночь мне было страшно заснуть: боялась пропустить момент, когда хиганбана уронит свой последний лепесток. Хотелось увидеть уход Мандзю и на прощание сказать ему, как сильно я люблю его и что буду с нетерпением ждать прихода следующей осени. Я буду ждать.

Меня разбудил ледяной ветер. Несмотря на толстую лисью шкуру, я продрогла. Стряхнув с себя ночную влагу, я подняла голову и посмотрела в сторону цветка. Мандзю по-прежнему лежал, свернувшись вокруг хиганбаны. На верхушке тонкого стебля одиноко покачивалась пустая головка. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть последний лепесток. Алая полоска лежала на мертвом лице Мандзю. Пока я спала, проклятый лепесток упал, забрав с собой жизнь моего тенина.

4. И в царство мертвых спущусь за тобой

有明の

つれなく見えし

別れより

暁ばかり

憂きものはなし

Расстались на заре,

И лунный лик холодным

Показался. С этих пор

Нет для меня печальнее —

Рассвета…

Мибу-но Тадаминэ (Перевод И. Борониной.)

ПЛЕЙЛИСТ:

Toshiro Masuda – Шум дождя (Наруто)

Agust D – Amygdala

Sting – A thousand years

Проснувшееся солнце появилось на горизонте и окрасило небо в ярко-алый цвет, такой же, как и у проклятого сбросившего лепестки цветка. Я не могла оторвать глаз от бездыханного тела Мандзю. Его рука, такая мягкая, согревавшая мою лисью душу своим теплом, стала твердой и холодной. В ней больше не было жизни – как и в глазах Мандзю. Он устремил свой неподвижный взгляд в небо, в котором бешеный ветер сгонял тучи. С каждым мгновением темные, рваные, наполненные грозной печалью кумо[28] сгущались над Долиной Небес. Будто сам Сусаноо[29] прознал о случившемся и лично пришел наказать меня за то, что не уберегла последнего тенина, оберегавшего любимый цветок Аматерасу. Я смотрела на застывшее лицо Мандзю и не могла поверить в то, что он мертв и я больше никогда не увижу его.

Я словно оглохла. Звуки ветра, пение цикад, ссоры неугомонных птиц – все исчезло. Мир замер и перестал существовать. Внезапная тишина оглушила меня. Я попыталась закричать, но из горла вырывался только хрип. Я обняла голову Мандзю и положила себе на колени. Накрыла ладонями холодные щеки. Милый, он просто крепко спит и замерз во сне. Сейчас он проснется и откроет свои красивые глаза. Пытаясь его разбудить, я отчаянно трясла голову тенина, но он так и не проснулся. Тогда я вперила взгляд в горизонт, где взирало на меня разъяренное, раскаленное докрасна солнце. Не осознавая происходящего, я раскачивалась из стороны в сторону, качая голову Мандзю, убаюкивая, словно младенца. «Ты поспи еще, милый, поспи. Отдохнешь еще чуть-чуть и пробудишься ото сна». Мой взгляд застыл, зацепившись за край безмолвного неба. Солнце то приближалось, то отдалялось. Оно не жгло глаз, мне не больно было смотреть на алый диск. Потому что я смотрела сквозь него. Передо мной разверзлась пустота. Я попала в безвременье, в котором царила тишина, где не было никого, кроме меня и Мандзю. Не знаю, сколько я просидела, качая на руках голову тенина. Пальцы нащупали нечто мягкое и неосознанно перебирали это что-то, нить за нитью, пока я не поняла, что это волосы Мандзю. Как бы я ни прикасалась к нему, он не просыпался. Дух покинул этот прекрасный сосуд. Постепенно до меня дошло, что это конец. Мандзю больше никогда не откроет глаза и не улыбнется мне.

– Ууууууууу! – вырвался из груди хриплый вой. Он поднялся к самому небу и слился с внезапно вернувшимся воем ветра. Звуки мира ворвались в голову, разбивая на сотни черепков последнюю надежду на то, что моя первая любовь через мгновение проснется.

– Ка-аай, ка-аай, – выла я над телом тенина, – это не по-настоящему. Это всего лишь продолжение моего кошмарного сна. Сейчас я проснусь, и будет все как прежде: Мандзю будет сидеть у огня и слабой улыбкой поприветствует меня, пригласит к завтраку. Да! Я сплю! Надо проснуться.

Зубами я впивалась в руки, вгрызалась в собственную плоть, но кошмарный сон не прекращался. Лишь ледяной, по-волчьи воющий ветер перебирал спутанные волосы Мандзю. Это был не сон. Голова моего любимого тенина камнем лежала на моих коленях. Я действительно больше никогда не увижу его. Нужно запомнить его лицо, острым танто вырезать в памяти милые сердцу черты. Не отрывая глаз, я подолгу всматривалась в прямой нос, черные густые ресницы, пухлые губы, которые я с жадностью целовала в своих снах. Я больше никогда не почувствую на своем плече его мягкую руку. Не увижу, как играет на его губах всегда дружелюбная улыбка. Глупый тенин заморил себя голодом. Не ел ничего, готовил еду для меня, а сам не ел. Мне нужно было больше заботиться о нем. Но Мандзю после смерти Сягэ не желал со мной разговаривать. Закрылся от меня и проживал свое горе внутри. Глупец! До чего себя довел.

Стараясь не упустить ни одной родинки, ни одной линии на лице, я впивалась взглядом в Мандзю. Еще вчера губы тенина были красными, словно он вымазал их соком сливы, теперь стали бледными. Каждую ночь перед сном я мечтала узнать вкус поцелуя, который однажды сорвется с губ Мандзю. А теперь его уста застыли в предсмертной улыбке, и мне не суждено узнать их вкус. Не желая мириться с судьбой, я приникла к губам тенина и целовала с жадностью тысячелетиями голодного зверя. Но он не отвечал мне. Я обжигала рот льдом холодных губ Мандзю, из которых прошедшей ночью вытекла последняя капля жизни.

– Аааа! – вырвался из груди мой безутешный крик.