Подкармливали, конечно, жалко же. Имя не называла: видно, стыдилась. Ну, что попала в такую ситуацию. Была всегда трезвая, но с головой не очень – все забывала. Дала мне бумажку с именем и адресом своей знакомой, чтобы было в сохранности. Когда ей нужно – подойдет и спросит, я напомню. А этот растолкал ее, что-то сказал. Молодой парень, симпатичный, на бандита не похож. Она встала, баулы свои собрала и пошла за ним».

Разыскать сына Елены Гнатюк Сане так и не удалось.

Вечером пятнадцатого ноября, когда умерла Елена, мы посмотрели новых «Ангелов Чарли». Март проводил меня до дома и должен был ехать к себе на съемную. До полуночи он писал мне и слал стикеры. Потом мы попрощались: «Сладких снов. Люблю тебя».

Я перечитываю статью несколько раз. Стараюсь не думать о том, что Март убивал Рушку с мыслью, что она городская грязь, оскорбляющая мой взгляд, хотя именно ее убийство ударило по мне сильнее всего. Если Анну Николаевну Нелидову и Льва Коя я никогда не видела, то Рушка была «наша»: мама строила догадки, кто она такая и что с ней произошло, папа пытался сунуть ей денег, а для меня она была частью жизни – той неизменной ее частью, которая дает ощущение стабильности. Раз она здесь – значит, все по-прежнему, как вчера, позавчера и два дня назад. Не о чем волноваться.

Но не поэтому я снова и снова пробегаю глазами знакомые строчки. Я уже слышала фамилию Гнатюк раньше, я ее знаю. Дом в Тульской области, чемодан, пенсионерка. Пенсионерка, дом, чемодан. Ввела в гугл-поиске запрос «Алла Ильинична Елена Гнатюк» – нет, ничего нового. Все те же «помыться» и «суп» на разные лады.

Свернувшись под тощим одеялом, я всем телом чувствую перепад температуры: от аномально жаркого дня к нормальной сентябрьской ночи. Где-то в отдалении, за несколькими стенами, орут друг на друга мужчина и женщина. Они всегда делают это в полночь. «Трам-пам-пам», – играет в тетушкиной спальне реклама. Любимый мультфильм детства превратился в молоко и сметану.

«У нас ведь как в Простоквашино…» – произносит в голове папин голос.

Я резко сажусь в кровати. У нас ведь как в Простоквашино – приезжай кто хочешь и живи где хочешь. Брошенных домов навалом. Он говорил это про бабушкину деревню. Я тогда играла в приставку и слушала вполуха: мне их взрослые разговоры были неинтересны. Вроде какая-то тетка из первого подъезда не могла выгнать из квартиры своего бывшего, а жить она хотела с настоящим – ну или с будущим, кто разберет, – а бывший уперся: жить ему больше негде. Тогда этот настоящий-будущий пришел в квартиру, поколотил бывшего и выкинул его на улицу. И замок на двери поменял. Папа озадачился судьбой этого выкинутого и предложил ему перебраться в деревню, даже какую-то старую мебель подкинуть пообещал.

А звали его… Я сижу, таращусь в темноту и бешено тру виски. Нет, так ничего не получится.

– Теть Поль!

Она, конечно, уже дремлет перед включенным телевизором и вздрагивает, когда я шепотом зову ее с порога.

– Майя? Чего не спишь?

– Помните, папа помогал одному человеку? Он поселил его в пустующем доме в бабушкиной деревне.

– Помогал, – отзывается она и трет лоб. – Телевизор наш старый отдал.

«И куда ты его? – ворчала бабушка, пока папа тащил с чердака громоздкий и жутко грязный телевизор. – Не показывает же».

«Запоказывает, – кряхтел папа. – Человеку надо бой курантов послушать. Что за Новый год без курантов?»

«Дался тебе этот алкаш…»

– И допомогался до смерти: в том же доме и угорел.

– Как его звали? – Голос дрожит и не слушается. Я подсказываю: – Константин…

– Гнатюк, – договариваем мы одновременно.

Тот самый человек из дома у дороги, который случайно убил свою сестру. Сын Рушки. Из-за него погиб папа. Мы не называли его по имени. Мы вообще никак его не называли.

* * *

Вчера я так вымоталась, что запросто могла бы проспать до обеда, но даже в воскресенье мне не обрести покой: в прихожей звонит телефон. Омерзительный звук. Как будто прямо в мозг засунули вилку и взбивают его в омлет. Тетя Поля снимает трубку, тапочки шлепают в мою сторону. Сейчас, как всегда, войдет без стука…

– Майя, тебя к телефону! – бодро звучит из-за приоткрытой двери. – С училища.

«Сучилища». Я ржу, но пытаюсь делать это беззвучно. И когда говорю «алло», все еще вытираю слезы. Спать, конечно, уже не хочется.

– Майя, здравствуйте! Это Лариса Васильевна. Из деканата.

Кажется, мое ответное приветствие звучит неуверенно – она понимает, что я ее не узнала, и торопливо добавляет:

– Еще раз спасибо за платье и за то, что вы сделали для Яночки!

– Здравствуйте, Лариса Васильевна! – повторяю я тверже. – Спасибо, что пришли. Все прошло отлично, мы собрали гораздо больше, чем рассчитывали, и сегодня… – Мне приходится посторониться, потому что тетушка собирается в магазин, а ее пальто висит на вешалке, перед которой стою я. – Сегодня постараюсь все передать Яниной маме.

– Я поэтому тебе и звоню, – говорит Лариса Васильевна, пока я закрываю за тетей дверь и накидываю цепочку – да, она здесь есть. – Вера в больнице. Вместе с Яночкой. Ей стало хуже. Думали, простуда, а вчера… – Она замолкает и шмыгает носом. – Пневмония. Я продиктую тебе сотовый Веры. Запиши, ладно?

Я поспешно лезу в тумбочку за тетушкиной телефонной книгой, в которую внесены номера ее подруг.

– А сын? – спрашиваю, пока гоняю пальцами огрызок карандаша – тот убегает в самый дальний угол. – У нее ведь сын. С кем он сейчас?

– Паша со мной.

Я ничего не говорю, потому что не знаю, что сказать, но она принимает мое молчание за вопрос.

– Яночка – моя племянница.

Я набираю воздух, но она не дает мне права на реплику, как бы заранее подводя черту под дальнейшим обсуждением, которого и так бы не произошло:

– Им сейчас очень нужна любая помощь. Позвони Вере.

Я записываю одиннадцать цифр, прощаюсь и аккуратно вешаю трубку на рычаг. Конверт с деньгами лежит на моем столе и выглядит внушительно, но внутри – почти одни сотенные бумажки. Десять тысяч – это ерунда. Удивительно, что еще вчера они казались мне победой.

Вспомнив о деньгах, я достаю из-под подушки смартфон – даже он стоит дороже – и перевожу на тетушкину карту десятку из тех денег, что перечислили мне квартиросъемщики.

Вера отвечает едва ли не быстрее, чем я набираю номер. Словно сидела с телефоном в руках и ждала звонка. И про распродажу тоже знала, но теперь, когда я слышу ее дрожащий голос и сбивчивые слова благодарности, мне сложно отделаться от мысли, будто они обе – и Вера, и Лариса Васильевна – ожидали чего-то другого. Большего. Так действительно могло показаться: красивая «Печатная», шарики, рейлы, музыка и люди, которые покупают вещи. В гараже все это выглядело бы иначе.

Вера просит приехать через час, тогда она сможет спуститься в приемный покой. Больницу я нахожу по «Яндекс. Картам» – в городе она всего одна. Корпуса в приложении не пронумерованы. Просто спрошу у местных, как найти второй. Савва запретил мне выходить из дома одной. Он должен приехать и отвезти меня к Яне, но о времени мы не договорились. Я пишу ему в мессенджере, что обещала передать деньги через час, и начинаю одеваться. Как раз возвращается с продуктами тетя Поля. Открывает дверь своим ключом, но цепочка крепка, и тете приходится ждать, пока я ее впущу. Вид у нее сумрачный.

– Там тебя какие-то ребята спрашивали, – говорит она с поджатыми губами. – Сказали, твои друзья.

Внутри меня со свистом открывается дыра, и в нее, как в воронку торнадо, засасывает все, кроме этих узких губ под перламутровой помадой.

– Как они выглядели?

– Как шантрапа. Я их прогнала.

– А они?

– Нахамили, но из подъезда вышли, я дверь захлопнула.

Про дверь дослушиваю уже из своей комнаты. Еще немного, и я исчезну целиком, потому что они там, на другой стороне дороги, и один из них поднимает голову и смотрит на меня ровно в тот самый момент, когда я смотрю на него. У меня слабеют коленки. Я пригибаюсь и судорожно, не попадая по нужным буквам, пишу Савве: «Они здесь!»

Спустя бесконечные две минуты он отвечает: «Выехал, сиди дома».

– Что это за ребята? – кричит тетя Поля.

Я