ее бормотание сквозь жизнерадостные звуки рекламы. А когда почти засыпала, слышала за спиной отчетливый щелчок пальцами. Он раздавался из угла моей комнаты, между столом и книжным шкафом. Папа любил прищелкнуть пальцами, когда доказывал что-то собеседнику и увлекался поиском аргументов. Все хорошо, пап, шептала я сквозь сон, мы в порядке. Ты посиди еще, если хочешь.

В Коммунаре он ко мне не приходил. Только сегодня.

Щелчок выдергивает меня из сна. Вокруг светло. Едва вспомнив, чтó сегодня за день, я шарю возле подушки в поисках телефона и нахожу его в щели между бортиком кровати и матрасом. Десять минут десятого. Будильник звонил трижды. Я проспала.

– Спасибо, пап!

Тетя Поля даже бровью не ведет, когда я пропрыгиваю мимо нее, пытаясь на ходу заскочить в джинсы.

– Завтракать будешь? – спрашивает она, чинно держа чайную чашку двумя пальцами.

– Е.

– Майя, я тебя не понимаю.

– Е! – повторяю я и сплевываю зубную пасту. – Не, спасибо, опаздываю.

Молниеносно перемещаясь по кухне, я завариваю себе растворимый кофе и размазываю по лицу тональный крем.

– Сегодня суббота, – напоминает тетя Поля, когда я уже стою в прихожей и натягиваю второй ботинок. – Девять тридцать утра.

– Опоздала.

Вчера мы всерьез подумывали о том, чтобы заночевать в «Печатной» – двигать мебель, расставлять рейлы и заново сортировать одежду по цветам пришлось до двух ночи. Если бы я заранее знала, что так выйдет, то назначила бы открытие на полдень, но в объявлении стояло десять утра, а значит, ровно во столько я должна была снова оказаться в «Печатной», а Маша со своим отцом – она не без оснований боялась мести Джона – возле гаражей. Мы бы, наверное, так и остались в коворкинге, если бы Маша не вспомнила про контактные линзы и то, что у нее нет с собой раствора, а я просто очень хотела спать, поэтому Савва развез нас по домам.

Кажется, этим утром даже автобусы проспали: на остановке я жду почти двадцать минут. Никто не придет к десяти. Включая меня.

Когда я наконец выкатываюсь из дверей автобуса прямо к «Печатной», сердце сбивается с ритма. За ночь ее ликвидировали вместе с нашими рейлами? И открыли здесь социальную аптеку? Филиал «Сбера»? Очередной «Магнит»?

Домовые на месте. Я едва справляюсь с желанием броситься к ним и расцеловать. Но там, где еще вчера были резная деревянная вывеска и спуск в подвальчик, сегодня поскрипывают на ветру воздушные шары. Красно-белая арка из плотно привязанных друг к другу шаров. Может, помещение арендовали под свадьбу?

Внутри знакомо пахнет корицей. Телефон вжикает входящим сообщением. Я смотрю на экран: Маша. «Джон появился. Прошел мимо весь зеленый. Наверное, ждал, что ты будешь стоять у гаража на коленях. Если бы не папа, он бы точно отхлестал меня по лицу мокрой тряпкой. Отправила к тебе Вику!»

Вот спасибо… Сейчас начнется разведка боем.

Я вешаю куртку и прохожу в комнату, ожидая увидеть столы, составленные буквой «П», и такие же шары, только в форме сердца. Но нет – там по-прежнему наши рейлы. Это уже не гранж, который я устраивала в предыдущем месте. Скорее хюгге. Вчера мы не успели развесить гирлянды, но сегодня они здесь: обмотаны вокруг стойки и развешены над окнами – спасибо Савве.

Над дверью звенит колокольчик, и я разворачиваюсь с заготовленной улыбкой. Внезапно это не Вика. Незнакомая женщина, ровесница тети Поли, с обветренным добрым лицом.

– А что это тут у вас?

– Благотворительная распродажа! Мы продаем одежду, а деньги переводим на помощь девочке, больной ДЦП.

Она медленно идет вдоль рейлов, щупая футболки и платья.

– У нас кофе бесплатный, – вспоминаю я. – Хотите?

– Нет-нет, не нужно. Это же секонд-хенд?

Разумеется. По одежде видно. И все равно мне кажется, что я выношу своему товару приговор.

– Да, но… Одна вещь – один владелец. – Откуда эта дурацкая формулировка? Я ведь даже не проверяла. – Некоторые вообще новые, вот, например… Футболочки. Из московских бутиков.

Лицо пылает. Надеюсь, под тональным кремом это не слишком заметно.

– А в какую цену?

– Триста рублей, – говорю я, уже не вникая в то, что именно оцениваю. Очевидно, что ей ничего не понравилось.

– Возьму две. Это и… – Она показывает не глядя. – Это. Просто чтобы помочь ребенку.

Она отдает мне деньги, и, когда я укладываю в пакет две свои футболки, которые собиралась выставить за пятьсот, появляется Вика. Я прощаюсь с покупательницей. Чувствую себя при этом так, словно меня переехал трамвай, но это первая продажа. «Продала две футболки!!» – отчитываюсь я Маше в телеграме. В ответ прилетает: «У меня еще двое заблудившихся». Как здорово, что она у меня есть.

– Продажи отличные! – жизнерадостно вру я Вике, которая тихонько сидит на подоконнике, мнет подушку и ни на что не смотрит. Впрочем, теперь она смотрит на меня, и это половина победы.

– Помнишь, о чем я тебе говорила?

Я присаживаюсь рядом – чувствую, что для нее это важно.

– Если что, все осталось между нами. Я обещала.

– Я тебе верю. – Снова терзает уголок подушки и прижимает ее к груди, вся, как эта подушка, стиснутая и сжатая. – Дело не в нас.

– Вик, Джон – ничтожество. Слабак и позер, ничего из себя не представляющий. Ты стоишь большего. Ты красивая, чувственная, совершенно потрясающая. Почему ты так низко себя ценишь?

Не может смотреть на меня, отворачивается к окну. Я глажу ее по обтянутой джинсами коленке:

– Кто внушил тебе, что ты так мало стоишь?

– Катя покончила с собой из-за него.

– Подожди. – Я потираю виски. Стефа, коляска, скверик, непреодолимый пешеходный переход. Илья, жующий макароны. – Откуда ты это знаешь?

– Она мне написала тем утром. Типа, смерть – это единственное, что она может выбрать сама.

Моя ладонь все еще согревает ее коленку.

– Катин отец был против Джона, да?

– Он был против всех парней. А если бы узнал, что она ложится на… – проговаривается Вика и сама себя обрывает. Смотрит на меня с плохо скрываемой паникой: как много я знаю?

– Все в порядке. Стефа рассказала, как происходит эта ваша «магия». Продолжай.

– …Он бы ее убил. И поэтому она меняла внешность. Надевала парик. Это Джон его принес. Она не хотела, чтобы кто-то случайно увидел ее и узнал.

– Тогда откуда ты…

– Я нашла парик в гараже. Катя вернулась за ним и попалась. Я, честно, офигела, когда ее увидела, она же у нас принцесса, папочкина девочка, вся такая из себя. Она пожелала, чтобы ее батя перестал ходить на собрания Терпигорева, но он чуть не умер тогда. Его сбила машина, и он до утра пролежал на обочине, весь переломался – не до собраний. Катя испугалась очень. Как будто она это сделала, понимаешь? И с Джоном у нее ничего не клеилось. Говорит, не могу так больше, выпилюсь.

– Ты веришь в магию?

– Верю, – говорит Вика, а у самой глаза круглые, и я понимаю, что действительно верит, вот же он им всем мозги запудрил. – Я про мать уже говорила, а когда сработало, тоже его себе загадала. И Стаська. И теперь вся эта хуйня происходит, он и с ней, и со мной, но я так больше не могу.

– Так и не продолжай. – Мне отчаянно хочется привести ее в чувство, заставить посмотреть по сторонам – на подушки, подоконник, забавных домовых за окном. На меня и собственное отражение в зеркале. – Выйди из этих отношений. Перестань быть третьей лишней. Пожелай разлюбить его, блин, если вы и правда такие всемогущие колдуны. Тебе не нужна никакая… – Я изображаю пальцами кавычки. – …магия, чтобы изменить свое будущее, Вик. Да и настоящее тоже.

– Спасибо. – Она смахивает с ресниц слезы. – Но желания нельзя отменять…

– Привет! Это здесь ярмарка?

Теперь мне зябко. От подоконника, на котором сидит Вика, тянет холодом. Девчонки выбирают несколько платьев и уходят примерять их в туалет, а я достаю из рукава куртки длинный шарф и закутываюсь в него. Входной колокольчик снова предупреждает о гостях. «А что тут такое?» – «Благотворительная распродажа, мы…» – «Ох, а я думала, наконец-то аптеку открыли». Я упаковываю то, что подошло, тысяча рублей пополняет конверт для Яны, спасибо, пока-пока, возвращаю на вешалки остальное, и тут наконец появляется помятый Савва – все это время он дрых в подсобке размером с переноску для кота. Потирая поясницу, Савва включает кондиционер на обогрев и варит себе кофе.

– Спасибо, что все здесь украсил.

– Про аптеку уже спрашивали?

– Ха-ха, –