des écoles, къ тому зданію, гдѣ общедоступность точной науки и гуманитарныхъ знаній является французскимъ національнымъ принципомъ и лозунгомъ. College de France въ эти тридцать лѣтъ — сохранилъ неприкосновеннымъ свой фасадъ и со стороны Rue des écoles, съ его дворомъ и рѣшеткой, и съ боковой улицы, гдѣ черезъ перистиль вы проникате въ аудиторіи верхняго и нижняго этажа. Вся эта часть зданія такъ и останется еще на многіе десятки лѣтъ въ неизмѣнномъ видѣ: тѣ же аудиторіи съ самой простой отдѣлкой, ложа привратника, будочка служителя, во фракѣ съ цѣпью. И физіономія нѣкоторыхъ аудиторіи, извѣстныхъ всѣмъ, кто хаживалъ въ College de France — изменилась менѣе, чем въ Сорбонне. И тридцать лѣтъ назадъ на лекціяхъ болѣе любимыхъ профессоровъ бывало много дамъ. Прежде онѣ исключительно садились на привилегированныя мѣста, около каѳедры, за загородкой, а теперь что-то не пользуются этой привилегіей, вѣроятно послѣ скандаловъ, бывшихъ въ Латинском квартале, онѣ не желаютъ быть слишкомъ па виду, мишенью нескромныхъ взглядовъ, остротъ, пѣсенокъ и криковъ, разражающихся во время такихъ волненій. Во второй половинѣ шестидесятыхъ годовъ самая бойкая аудиторія была та, гдѣ читалъ покойный Лабуле. — Позднѣе эту каѳедру по сравнительному законодательству и исторіи государственныхъ учрежденій занималъ скромный лекторъ, некий Флахъ, читавшій въ весенний семестръ 1895 г., и о русскомъ государственномъ устройствѣ.—Лабуле, какъ типическій либералъ конца второй имперіи, кромѣ своей литературной извѣстности публициста, привлекалъ талантливой манерой бесѣды съ публикой, уснащенной всегда разными намеками и сатирическими тирадами, направленными противъ тогдашняго режима. Теперь такого рода «штучки», при всей ихъ талантливости, не производили бы уже обаянія: слишкомъ много воды утекло, и самый крайній радикализмъ оставленъ далеко позади вожаками соціализма и анархіи. To, что въ преподаваніи Лабуле было дѣльнаго и новаго, теперешняя аудиторія усвоила бы себѣ лучше чемъ тогда, потому что общий уровень политическихъ и со циальных идей поднялся во всѣхъ классахъ парижскаго населенія. Мы — иностранцы — благодарны ему за цѣлый рядъ интересныхъ лекций, въ особенности тогда, когда онъ разбиралъ, въ течение одного зимняго сезона, произведения Монтескье, и всего подробнѣе его «Духъ законовъ». Мнѣ кажется, что теперь въ Collège de France нѣтъ лектора, который бы игралъ роль автора: «Парижа въ Америке» и «Принца собачки», но можно прямо сказать, что займи эту кафедру человѣкъ съ такимъ же талантомъ, какъ покойный Лабуле — его аудитория бывала бы еще переполнение.

Изъ его сверстниковъ no College dè France самымъ курьенымъ и очень популярнымъ былъ въ 60-хъ годахъ знаменитый когда-то Филаретъ Шаль, литературный критикъ, попавший на кафедру тоже безъ всякой ученой степени. Къ нему ходили, какъ ходятъ въ театръ, послушать бойкой болтовни сь приправой анекдотовъ и словечекъ; болѣе, чѣмъ къ ученому Ломени, плохому лектору. Такой типъ, какъ ф. Шаль уже вы водится, хотя англичане, нѣмцы и русскіе до сихъ поръ ещё, что французы слишкомъ много жертвуютъ формѣ и всегда болѣе или менее, подделываются къ своей аудиторіи. Но тогда объ иностранныхъ литературахъ парижане знали очень мало и даже лекціи Филарета Шаля были весьма полезны. На нихъ ходило гораздо больше народу, чѣмъ напр., на серьезныя лекціи по такой же кафѣдрѣ въ Сорбоннѣ, которую занималъ Мезьеръ.

И въ Collège de France того времени скромно и незамѣтна преподавали почтенные спеціалисты, какъ напр, Поленъ Пари, сдѣлавшій во Франціи такъ много для изученія стараго французскаго языка и средневековой литературы. Онъ отецъ своего преемника по той же каѳедрѣ, болѣе извѣстнаго у насъ въ Россіи, Гастона Пари, считавшагося прекраснымъ преподавателемъ. Въ послѣдніе годы аудиторія Гастона Пари привлекала вдвое больше слушателей, чѣмъ это бывало у его отца, да и слушать его ходили люди серьезные подготовленные — и французы, и пріѣзжіе спеціалисты — иностранцы. Въ то время, бывало, вы находили человѣкъ десять — двѣнадцагь: изъ нихъ, двое-трое молодыхъ ученыхъ, а остальные кое-кто: англичанки, дремлющіе старички, — неизбѣжная принадлежность всѣхъ парижскихъ аудиторий, — старенькій священникъ и почти никогда ни одного типичнаго молодого обитателя Латинскаго квартала. Поленъ Пари даже и не всходилъ на каѳедру, а преподавалъ какъ благодушный учитель добраго стараго времени, бродилъ передъ скамьями съ книжкой въ рукѣ, вычитывалъ тирады изъ какого-нибудь «Roman d’Antioche», комментировалъ его, останавливаясь на характерныхъ средневѣкоѣыхъ словахъ. Я лично обязанъ этому милому старику пробужденіемъ во мнѣ интереса къ средневековой французской литературѣ. Тогда только у него и можно было изучать старый французскій языкъ. Въ Сорбоннѣ такой кафедры не имѣлось.

Много ходили тогда и къ старику Франку, трактовавшему разные вопросы моральной философіи. Онъ былъ еврей родомъ, нервный, всегда очень подвинченный въ тоне, минутами крикливый. Но онъ умѣлъ занимать свою аудиторію и будить многое такое въ умахъ, что, по тогдашнему времени, имѣло привлекательность запретнаго плода, оставаясь въ сущности, безобиднымъ идеалистомъ.

До самой своей смерти, Сенъ-Бёвъ считался профессор ром Collège de France по каѳедрѣ римской словесности, но онъ никогда не читалъ послѣ враждебной манифестаціи, сдѣланной ему студентами. Недавній администраторъ Collège de France, замѣнившій Ренана — знатокъ римской исторіи и литературы Гастонъ Буассье — руководилъ до послѣдняго времени и занятіями студентовъ Нормальной Школы, гдѣ я имѣлъ случай присутствовать на одной изъ такихъ студенческихъ семинарій.

Пестрая, болѣе свѣтская публика сбиралась также у Дешанеля — этого обломка романтической эпохи, когда-то эмигранта при второй имперіи, читавшаго въ College de France въ самой большой аудиторіи, всегда переполненной слушательницами въ модныхъ туалетахъ. Я попалъ на его лекцію «о реалистахъ» — о Стендалѣ и Мериме. Разумѣется, отъ такого старца нельзя уже требовать чего-нибудь новаго по методу и общему тону; но онъ все-таки же держался довольно объективныхъ оцѣнокъ и умѣлъ придавать своему изложенію интересъ и занимательность.

Лѣтъ сорокъ назадъ не только въ Собоннѣ, но даже и въ Coltége de France считалось слишкомъ рискованнымъ и недостаточно серьезнымъ говорить о французскихъ писателяхъ девятнадцатаго вѣка. А теперь на нихъ-то и выѣзжаютъ тѣ лекторы, которые ищутъ популярности и апплодисментовъ.

И теперь, какъ это было и сорокъ лѣтъ тому назадъ; для любознательнаго иностранца, жаднаго ко всякаго рода знаніямъ. Collège de France похожъ на огромнейшую трапезу вродѣ стола съ русскими закусками, гдѣ вы сразу находите себѣ и пикантную, и болѣе питательную пищу, на всѣ вкусы. Въ первые зимніе сезоны, какіе я проводилъ въ Парижѣ до паденія империи у меня было больше досуга для посѣщенія аудиторѣ College de France. Моя пѳѣздка въ 1895 году пришлась на бойкій періодъ весенняго семестра. Я не могъ, конечно, побывать на всѣхъ лекціяхъ, даже и тѣхъ, которыя представляютъ общій интересъ. Но двѣ кафедры изъ болѣе серьезныхъ были для меня приятной новостью. Это во-первыхъ тотъ