кантіанецъ и безпрестанно даетъ знать о своемъ пристрастіи къ представителямъ нѣмецкой идеалистической философіи. Очень большая аудиторія — гдѣ не мало и женщинъ — слушаетъ его съ замѣтнымъ сочувствіемъ. Это довольно характерный признакъ все той же реакціи противъ позитивнаго направлснія. Я говорю о слушателяхъ, а сама Сорбонна, въ философскомъ смыслѣ, какъ сорокъ лѣтъ тому назадъ, такъ и теперь остается все такой же последовательницей нѣмецкихъ идей, причемъ прежде профессора довольствовались варьяціями на то, что оставилъ послѣ себя творецъ эклектизма Кузенъ; а теперь они гораздо больше знакомы съ первоисточниками и любятъ даже цитировать отдѣльныя слова и цѣлыя предложенія на нѣмецкомъ языкѣ, конечно, съ произношеніемъ, которое намъ, русскимъ, кажется весьма забавнымъ.

Парижъ праваго берега Сены стекается въ аудиторіи тѣхъ лекторовъ Сорбонны, которые бесѣдуютъ въ привлекательной формѣ по исторіи французской литературы. Тутъ наплывъ свѣтской публики и всего больше дамъ бываетъ огромный. На старомъ дворѣ Сорбонны, какъ я сказалъ выше, помѣшался временно амфитеатръ въ видѣ громаднаго сарая съ лавками, идущими въ гору, и если вы войдете сверху, за нѣсколько минутъ до начала лекціи, то вамъ представится нѣчто вродѣ пестраго ковра, спускающагося книзу, къ тому пространству, гдѣ стоитъ столъ профессора. Это все шляпки дамъ съ ихъ бантами, перьями и цвѣтами. Можно безъ преувеличенія сказать, что въ нѣкоторые дни женщинъ, или лучше дамъ, на двѣ трети, если не на три четверти, и свѣжему человѣку, особенно посѣщавшему нѣмецкія университетскія аудиторіи, трудно будетъ сразу повѣрить, что онъ въ стѣнахъ такого архидревнаго университета, какъ Сорбонна. Это движеніе съ праваго берега на лѣвый дамской публики — характерная черта послѣднихъ лѣтъ, и вы припомните, что такой наплывъ дамъ уже вызывалъ въ студенческой молодежи мужского пола протесты въ видѣ очень бурныхъ и некрасивыхъ сценъ, о чемъ я еще буду имѣть случай говорить въ другой главѣ.

Изъ лекторовъ по французской литературѣ самыми любимыми такой пестрой публикой обоего пола считались и тогда въ Латинскомъ кварталѣ гг. Ларумё и Фагё. На лекціяхъ Ларумè, лѣтъ пятнадцадцать тому назадъ происходили безпорядки. Они вызваны были совсѣмъ не содержаниемъ того, что этотъ довольно талантливый и блестящій, лекторъ предлагалъ своей аудиторіи; но на его лекціяхъ университетское преподаваніе въ Сорбонне получило какъ разъ тотъ оттѣнокъ модныхъ сборищъ, который уже черезъчуръ мало подходилъ къ характеру и порядкамъ университетскаго преподаванія. Студенты хотѣли, разъ навсегда, показать, что аудитория назначается главнымъ образомъ для нихъ, а не для всѣхъ тѣхъ франтихъ, которыя захватываютъ лучшія мѣста и превращаютъ университетскую лекцию въ модную conference. Тому кто вошелъ бы на лекщю такого преподавателя, какъ Ларуме послѣ нѣмецкихъ, англійскихъ и нашихъ университетовъ, тонъ и форма преподаванія покажутся, навѣрно, слишкомъ большимъ подлаживаньемъ подъ вкусы и настроенія свѣтской публики. При мнѣ, напр., лекторъ бесѣдовалъ о новомъ французскомъ театрѣ—о двухъ его крупнѣйшихъ дѣятеляхъ — теперь уже покойныхъ Александрѣ Дюма-сынѣ и Эмилѣ Ожье. Характеристики были талантливы, манера говорить пріятная и мѣстами блестящая; но въ общемъ это все-таки же фельетонъ, а не научная лекція. Такого рода бесѣда умѣстнѣе была бы гдѣ-нибудь въ театрѣ передъ утреннимъ спектаклемъ, или на публичной лекціи, разсчитанной на публику, желающую, чтобы ее занимали, а не заставляли умственно напрягаться. Но не нужно забывать, что такого рода лекціи — не общее правило въ Сорбоннѣ; это какъ бы дессертъ, а не, "piéces de résistance", не главные виды питанія. Дѣло лектора болѣе или менѣе подлаживаться къ своей диллетантской аудиторіи; но онъ можетъ, и оставаясь болѣе серьезнымъ по содержанію, заинтересовывать большую публику многимъ, что при сухой формѣ изложена отталкивало бы ее. На такихъ лекцияхъ происходитъ общеніе между университетомъ и тѣмъ, что составляетъ „lе tout Paris“, считая всѣхъ пріѣзжихъ — провинціаловъ и иностранцевъ. Дамы стали ходить въ такомъ количестве на. общедоступныя и занимательныя лекции — изъ моды. Но, этимъ путемъ, уровень болѣе серьезной литературности, конечно, поднимется вездѣ—и въ блестящихъ салонахъ, и въ буржуазныхъ семьяхъ.

Что это дѣйствительно такъ, доказываетъ успех, другого лектора по истории французской: литературы — по моему мнѣнію — самаго даровитаго и содержательнаго изъ современныхъ парижскихъ критиковъ — Эмиля Фаге, книга котораго, представляющия собюю сборники переработанныхъ лекцій, стали проникать и къ намъ. Еще задолго до моей тогдашней поѣздки въ Парижъ, я заинтересовался этимъ критикомъ, въ которомъ нахожу талантливаго продолжателя лучшихъ традиций и пріемовъ, завещанныхъ Сенъ-Бёвомъ и Тэномъ. Онъ еще не выступалъ какъ теоретикъ, не предлагадь еще своей эстетической теоріи и не доработался еще до обобщеній научно-философскаго характера; онъ ограничивается обстоятельными монографіями о самыхъ крупныхъ французскихъ писателяхъ цѣлаго ряда вѣковъ, начиная съ шестнадцатаго вѣка. Мнѣ хотѣлось и лично познакомиться съ нимъ и побесѣдовать на тему его этюдовъ. Эмиль Фаге— «un normalien», т. е., какъ и большинство университетскихъ преподавателей, бывшій воспитанникъ Высшей Нормальной Школы. Ему лѣтъ за пятьдесятъ; по внѣшнему виду онъ совсѣмъ не похожъ на профессіональнаго педагога и еще менѣе на бульварнаго журналиста: небольшого роста, скромно одѣтый, смахивалъ скорѣе по типу наружности, на нестараго военнаго въ штатскомъ платьѣ, съ очень пріятнымъ, живымъ тономъ. He прошло и пяти минутъ, какъ мы уже бесѣдовали такъ, какъ будто были давно знакомы. Я нашелъ въ немъ замѣчательную чуткость и воспріимчивость къ новымъ вѣяніемъ въ литературѣ и критикѣ, и въ то же время вѣрность своему основному направленію: изучая произведенія литературнаго творчества съ художественной стороны, доказывать связь съ движеніемъ идей знаменующихъ собою прогрессивныйходъ человѣчества. И въ рѣдкомъ французѣ его поколѣнія, да еще въ питомцѣ Нормальной Школы, вы найдете такое сме лое отношение ко многимъ установленнымъ репутаціямъ, что онъ доказалъ своими этюдами о Вольтерѣ и Викторе Гюго. И вотъ такие серьезные и вмѣстѣ съ приятные лекгоры, какъ Эмиль Фагё — беруть уже передъ своей публикой вовсе не одними цвѣтами и конфектами: они изучаютъ писателя передъ своей аудиторией шагь за шагомъ, съ приемами детальнаго анализа. И если ихъ посѣщаютъ свѣтские, люди, въ томъ числѣ много дамъ, то они привлекаютъ ихъ не такъ, какъ блестящая и часто довольно тошная болтовня разныхъ модныхъ confercnciers на правомь берегу Сены. Фаге читалъ въ томъ же огромномъ «amphitheatre provisoire» старой Сорбонны, какъ и Ларуме. Ходило къ нему поменьше народу; но все-таки амфитеатръ на двѣ трети занятъ и въ этой массѣ половина — женщины и студенческаго, и свѣтскаго типа. В весенний семестръ 1895 г. он читалъ о поэтахъ шестнадцатаго вѣка, мало извѣстныхъ и французской публикѣ, и аудиторія слушала его съ больщим вниманіемъ, не тяготилась разными подробностями и цитатами, не представлявшими никакого животрепещущаго интереса минуты.

Характерны для послѣднихъ годовъ и двѣ кафедры, представляющія собою два