– Обещаю тебе, что погоним. Прямо завтра погоним их, выбьем из твоей деревни и дальше попрем! – горячо пообещал он мальчику. От его искреннего тона и горячности Васятка неловко ухватил своими ветками-руками крепыша Кольку в объятия и тут же в смущении бросился прочь из танка. Бочкин же не стал торопиться, давая мальчишке возможность успокоиться после порыва чувств.

Пока Коля рассказывал о танке, его названый отец, Василий Иванович Логунов, замерев, сидел на охапке из сена, ничего не замечая вокруг. Он забыл про то, что держит карандаш и лист бумаги, чтобы написать письмо Любаше, о которой думал каждый раз перед тем, как закрыть глаза и уснуть. У него вошло в привычку писать ей несколько строчек в письме каждый вечер, если выдавалась пара спокойных часов. В солдатском треугольнике много не напишешь, 5–6 строчек, и закончился скромный листок. И растягивал он написание каждого письма на несколько недель, чтобы читала Любаша и словно рядом с ними побывала, посмотрела, как живут ее два самых дорогих в мире человека. Писал Василий и про себя, и про пасынка Колю, перечислял интересное, что увидели. Вот и сегодня хотел написать ей про погоду, что нет здесь привычных сибирских минусовых температур, ему здесь не холодно в одном ватнике, натянутом на плотный комбинезон и тонкую гимнастерку. Что постриг Кольку в передвижной бане пожилой усатый парикмахер. Но не успел Василий написать. От душистого аромата лежалого сена, пускай подгнившего, старого, унесло старшину совсем в другой мир – довоенный, летний. Там на колхозном сеновале Любушка в легком ситцевом платье помогала ему укладывать валки такого же запашистого, с медовым ароматом сена. И он, взрослый, прошедший Первую мировую войну мужик, дрожал от волнения, покрывался испариной каждый раз, когда она случайно касалась его мягким плечом или вдруг смотрела ласковым взглядом серых глаз, который проникал до самой глубины души.

– Как мальчишка влюбился, как будто не было ни войны, ни долгих лет бобылем, – улыбнулся Василий счастливо и вздрогнул от высоких детских голосов, таких непривычных здесь, на передовой.

– Хлопцы, вячэраць, – позвал партизан дед Юрец. Из своего запаса пшена, консервов, щедро выданных экипажем танка, он уже успел соорудить в большом котелке похлебку. Старик повернулся к задумчивому Василию Ивановичу, безошибочно опознав в нем старшего.

– Давайте есци, смачна страва получилась. Давно мы мяса не давалось жавац, как немец пришел и всю скотину перерезал на колбасу.

Экипаж танка Соколова и партизаны расселись у костра и с жадностью набросились на еду. Дед ел неторопливо, наслаждаясь кусочками мяса, которого не видел с самого начала войны. Рассказывал танкистам, как сразу после появления немцев в деревне вся молодежь ушла в лес, в болотистую пойму, где в глухой чащобе и обустроили себе лесной лагерь. Но в деревне завелся предатель, старый мельник подался в хиви (Hilfswilliger) – добровольные помощники фашистских захватчиков. Ради жизни в сытости сдал он сначала схрон зерна, который организовали местные. В ярости немцы тогда развалили строение для силоса, рядом с которым они устроили привал. Выгнали местных из домов и расстреливали каждого, на кого указывал мельник. А потом тот вовсе проследил за связным и выдал фашистам расположение партизанского лагеря, лично отвел отряд немецких полицаев к старой заболоченной пойме. Всех захваченных тогда партизан повесили на глазах у деревенских жителей на балках силосного здания. В назидание подожгли и хранилище, и висящих на веревках мертвецов. Спасся во время нападения карателей СС только дед Юрец, что в тот день отправился с болота в соседнее село, чтобы отнести донесение для штаба Красной армии.

– Возвращался и из леса увидел, как тут в поле факел полыхает, и сынки мои висят на вяройках. Через месяц у меня новый отряд был, вот из них, – кивнул дед седой головой в сторону притихших питомцев, некоторые из мальчишек уже клевали носами от усталости. – Бацьков их на фронт забрали сразу. Фашисты, когда в деревню пришли, каждую неделю устраивали казнь. То дывчын выволокут за валасы и вешают. В лазне согнали стариков и пожгли, когда партызаны поезд пустили с рельс. Тогда они с деревни сбегли ко мне на болота. Злые, в слязах. Кричат: хотим убивать немцев, Юрец. Куды деваться, вот с тех пор в земляной берлоге живем, как мядзведзи. Уже второй год как. И языков брали, разведку кажну неделю делаем. Катя, командир диверсантов, нас знает. Всегда говорит, у тебя, Юрец, лучшие баецы. Не силой, так хитростью возьмут. Пролезут там, где дарослый побоится. – Старик махнул рукой в сторону подростков. – Вы не смотрите, что они молчуны. Одичали в лесу, стесняются. Да и привыкши мы к тишине, у партизан это самое первое правило, чтобы ни криков, ни песен. Тихая у нас война… Хлопцы стрелять умеют, с ножом на фашиста ходили. А как Мельников у нас появился, он им и политзанятия проводил, рукопашному бою учил. Штыком, ножом, руками голыми, зубами будут грызть, а прикончат немца проклятого. Катя по лету забрала к себе в отряд четверых, на конях они скакать с детства приучены.

Бабенко слушал рассказы партизана и сокрушенно качал головой. С виду обычные мальчишки, а пришлось им уже в таком возрасте стать солдатами невидимой, тихой войны.

– Вот иной раз думаешь, как же тяжело, выпало нам горе такое страшное. Я хоть жизнь хорошую прожил, умирать не страшно. А ведь им каково, даже жить еще не начали, – с тоской прошептал старик и вдруг, опомнившись, закрутил головой, обратился к Логунову: – Василий Иванович, уже часа два, как наши ушли, да? Беспокоюсь я, задержались что-то.

Старшина, задремавший под неторопливый говор старика, встрепенулся и начал подниматься с душистой травяной подстилки, рядом зашевелился крепко спавший Бочкин. Но Семен Михайлович замахал руками:

– Вы спите, отдыхайте, Василий Иванович. Я покараулю, за костром присмотрю. Если через час не вернутся, я вас разбужу и отправимся на помощь.

Сержант устроился удобнее, вытянул ноги в сапогах к почти погасшему пламени. Дед Юрец, страдающий от бессонницы, обрадовавшись собеседнику, вполголоса принялся рассказывать о жизни деревни до войны. А Бабенко внимательно его слушал, помешивал угли, кивал, соглашаясь, а сам напряженно вслушивался в каждый звук, что доносился из безграничной темноты. Куда же запропастился командир их взвода с бойцами?

Его командир в это время с двумя напарниками пробирался все ближе и ближе к постам противника на мосту. После того как немцы засекли и подстрелили Мельникова во время вылазки,